Одуванчик в тёмном саду
Шрифт:
— Тушки ощипать надо, — Ррашшард водрузил свою ношу на кухонный стол и озабоченно свёл брови на переносице. — Не знал, что вы так устали…. принес бы завтра, уже без перьев, — парень совсем сник, но пояснил: — Торопился, пока свежие. Парные — вкуснее.
— Сейчас и ощиплем, уговорил, — я кивнула. В конце концов, способ проверенный — стоит занять руки делом, как грусть-тоска сама собой куда-то девается. Видимо, ленивая зараза, работы боится. — Вытаскивай своих попугаев, я поставлю кастрюлю с водой, как закипит и ошпарим.
— Варить… в перьях? — не
— Не варить, а ошпарить, — молодец я какая, тискательный рефлекс подавила, первую добычу из корзины выудила. Как есть попугаище, и хохолок в наличии, и клюв такой, что гвоздодер позавидует. — Так легче потом ощипывать перья. Ты сам их никогда не готовил, что ли?
Ррашшард с неожиданной тоской и недоумением смотрел, как я достала из шкафа все необходимое, набрала воды и поставила греться.
— Но, кипятком… промокнут же… испортятся… — он помотал головой и вздохнул, словно сам себе что-то доказывая. — Хорошо. Если таково желание гррау.
— Кто испортится? — удивилась я, одновременно примеряясь, как бы этого разноцветного ирода запихнуть в имеющуюся кастрюлю. Вымахал на местных харчах, не лезет, зараза. А между тем кипяточек уже парит — тут какая-то магическая прибамбасина с плитой, вода закипает почти мгновенно. Сейчас я его… вот так…
— Что ты делаешь?! — вдруг громко заорали у меня прямо за спиной, когда я уже почти свернула дохлого попугая в достаточно компактную дулю, чтобы он хоть с трудом, но поместился куда надо.
От неожиданности мои руки дернулись, кастрюля с грохотом покатилась с плиты, а птиц этот, чтоб его, вообще, вырвался и как живой улетел под стол.
— Тьфу на тебя, — с чувством сказала я, когда отдышалась. Хорошо распроклятый кипяток выплеснулся не на меня, а на стол и на пол.
Зельма, даже не оглянувшись на едва не ошпаренную подругу, с причитаниями полезла за попугаем, бесцеремонно отодвинув одну из мешающих паучьих ног.
— Чего это она? — несколько скептически оглядев внушительный гномий филей, обтянутый клетчатой юбкой, я потерла ушибленный локоть и посмотрела на Ррашшарда, ожидая пояснений.
Напрасно.
Арахнид выглядел странно. Во-первых, он пытался собрать покомпактнее лапки, чтобы занимать как можно меньше места, и дай ему волю, вообще, свернулся бы в клубочек и укатился под стол, к птицу. Во-вторых, старательно смотрел в пол и только в пол… чтобы не встречаться взглядом с великолепной Ришшикой, изваянием застывшей в дверях. Встречаться взглядом нельзя, чтобы не провоцировать самку, как я поняла…
Ей-нотки, она никогда еще не выглядела настолько потрясающе и величественно: этот царственный поворот головы, это мягкое колыхание шерстки на лапках, это бурно вздымающаяся девичья грудь в разрезе синей жилетки… будь я пауком, тоже впечатлилась бы по самые попугаи.
Ко всему прочему, запоздавшая к представлению арахнидка с разбегу решила, что во всем этом погроме виноват, естественно, самец, и теперь прожигала его взглядом, как боевым лазером.
— Эй-эй, тормози, подруга, — вступилась я за несчастного парня. — У тебя сейчас клыки из пасти расти начнут. Будешь некрасивой, показательно прожорливой, и ни один приличный паук к твоему гнезду близко не подойдет…
Ришшика в ответ недовольно фыркнула что-то в духе: “Клыков самцы не боятся, а хелицеры я умею держать при себе. Я цивилизованная аррграу, а не дикарка”, но тут же расслабилась. Уловив, что я веселюсь, Зельма, обнимающаяся под столом с дохлым попугаем, довольна, как слон, а воспитуемый паук достаточно напуган, Ришшика милостиво кивнула. Но в сторону арахнида укоризненно добавила:
— Глупый самец! Тавуров надо дарить уже ощипанными, а ценные перья рассортировать и преподнести отдельно!
“Глупый самец” почтительно припал на передние лапки, как перед Раушшаной в день приезда, прямо брюшком в горячую лужу. Густая шерстка на глазах впитала почти всю воду с пола. Ну… зато вытирать меньше. Кипяток наверняка уже остыл достаточно, чтобы не беспокоиться о сохранности его пуза.
— Она собиралась сунуть его в кипяток, прямо с перьями! — пожаловалась тем временем гномка, выбираясь из под стола и бережно баюкая свою добычу. — Это же, минимум, двадцать золотых, глупая ты женщина! Бесхозяйственная!
— Сама такая, — огрызнулась я, но без особого энтузиазма, так как во все глаза наблюдала за невероятным действом.
Вредная паучиха подобралась к жертве вплотную, явно наслаждаясь моментом, одним шевелением бровей подняла несчастного ребенка с пола и теперь ме-едленно, интимно, можно сказать, вытирала его мокрое брюшко моим белым кухонным полотенцем!
И еще пояснила, стерва, таким незнакомо-томным голосом голодной гадюки:
— Что за дурной самец, теперь будешь по всему гнезду воду разносить? Стой смирно.
Впрочем, Ррашшарда мне сразу стало жальче даже самой шикарной тряпки. Потому что у него то ли от впечатлений, то ли от ужаса подкашивались все восемь лап. А вернее — и от того, и от другого.
— Ришшика, прекрати издеваться над мужчиной! — возмутилась я и отобрала полотенце у садистки. — И вообще, не трогай парня, я тебе сейчас попугая пожарю.
Ришшика хмыкнула, но отпустила свою жертву, обошла его, как статую, осмотрела со всех сторон и с царственным видом пристроила собственное брюшко на широкий кухонный диван.
— Эта птица называется не попугай, а тавур, она редкая, хитрая, хорошо прячется и высоко летает. Ее мясо очень вкусное, и перья стоят дорого, — просветила она меня. — Неплохой улов для такого молодого самца.
Вместо того чтобы возгордиться — похвалили же! — Ррашшард поклонился, кое-как пробормотал несколько слов благодарности, а сам все это время потихоньку пятился в сторону двери, смешно стараясь обогнуть лужу.
— Не смею мешать вам, аррграу.
— Скажи свое имя, молодой арргер, — Ришшика следила за ним глазами охотящейся кошки, но догнать и схватить пока не пыталась.