Офелия

Семироль Анна

– Кев, мы смогли! Мы отстояли Офелию!

– Ты представляешь, что теперь с тобой отец сделает? – мрачно спросил Кевин.

– Я не трус. Пусть делает, что хочет. Я не дам больше издеваться над русалкой. Она такой же друг мне, как ты и Йонас.

Питер вытащил из конверта оставленную пластинку Рахманинова, повертел её в пальцах и швырнул со всей силы под ноги. Пластинка с печальным звуком разлетелась на куски. Офелия, привлечённая новым звуком, тут же вынырнула у самого бортика.

– Какая жалость! – патетично воскликнул Питер. – Кевин, ну ты гляди, какой я неуклюжий!

Уронил и разбил музыку! Я ж нечаянно.

– Граммофон только не роняй, - тихонько рассмеялся Кевин. – Ох, Палмер! Ты ж после общения с отцом неделю сидеть не сможешь!

– Я буду бегать, - весело сказал Питер. – Мне полезно.

Он пошарил в кустах, вытащил большой полосатый мяч, бросил его в пруд. И довольная Офелия в тот же миг взметнулась вверх из воды, окружённая сияющим каскадом брызг.

– Ва-а-у… - восхищённо выдохнул Кевин.

На берег из сада примчались жизнерадостные бишоны, заплясали, завертелись у ног мальчишек требуя ласки и игр. За ними к пруду спустилась Агата, помахала Офелии рукой.

– О, собаки-снеговики! – обрадовался Кевин, присел на корточки и принялся чесать псам пушистые спинки.

– Мальчишки, а что у вас случилось? – поинтересовалась девушка, рассматривая осколки грампластинки на дорожке.

Ребята заговорчески переглянулись, и Питер бодро отчеканил:

– Да ничего примечательного. Миссис Донован расстроилась, что пластинка разбилась, и поехала искать новую. Потому сегодня у нас вместо занятия буйные игры. Ты с нами?

– А вот да!

Питер запрыгал на берегу, размахивая руками и завопил:

– Йонас! Бросай работу! Иди сюда! Будем обыгрывать Офелию в гандбо-ол! Хей-хо-о-о! Сегодня наш день!

Офелия (эпизод тридцать первый)

Увы, эйфория, охватившая Питера, продержалась недолго. К ужину вернулись домой отец и Ларри. И Леонард Палмер устроил сыну серьёзнейшую выволочку.

Миссис Донован позвонила минут через пять после того, как отец Питера вошёл в дом, и он успел только разуться и снять пиджак. После короткого телефонного разговора Леонард Палмер призвал младшего сына в свой кабинет. И тон его не сулил мальчишке приятной лёгкой беседы.

Питер сидел на стуле у отцовского письменного стола и глядел на большой глобус в углу за софой. Глобус был утыкан флажками, сделанными из зубочисток: флажки торчали там, куда компания «Роллс-Ройс» поставляла свои автомобили. Мистер Палмер нервно мерял шагами ковёр на полу, закатав рукава и сунув руки в карманы брюк. Питер старался смотреть только на глобус, но взгляд невольно возвращался к отцу: голубая рубаха на спине взмокла от пота, брови почти сошлись у переносицы, на виске билась тонкая синеватая жилка. Питер нервно сглотнул. Редко, ох, как же редко он видел отца таким!

– Кто дал тебе право вмешиваться в мои дела? – глухо спросил Леонард Палмер, не глядя на сына.

– Я поступил по совести, папа, - дрогнувшим голосом ответил Питер и ссутулился.

Сейчас ему с невероятной силой хотелось, чтобы кто-нибудь невидимый превратил его в мышь. Или в паука. Или всё равно, во что, лишь бы в маленькое и незаметное.

– О какой совести ты говоришь? – громыхнул отец, останавливаясь перед

Питером и сверля его яростным взглядом. – Ты, мой сын, который угрожал взрослой леди, своим поступком запятнал мою честь! Ты оскорбил не только миссис Донован, но и меня, и мать! Мы тебя таким не растили, Питер, но это наш позор!

От страха заныло в животе. К горлу подступили слёзы, мысли заметались, спутались, сердце забилось, словно птичка в петле. Питер часто задышал, нижняя губа задрожала. Он был готов уже расплакаться и рассыпаться в беспомощных извинениях, но вдруг вспомнил о Йонасе.

Йон бы не испугался. Он никому не позволял на себя давить. И его даже хромой Стив принял в свой дом. Как равного.

Питер выпрямился. Досчитал про себя до десяти и взглянул отцу в красное от гнева лицо.

– Позор, папа, это не мой поступок, - слова царапали горло, но Питер всё же говорил, разгоняя дурноту собственного страха. – Позор – это принуждать мою подругу через боль и угрозы делать то, что делают цирковые животные. И я поступил именно так, как должен был поступить друг: я заступился за неё. Ты хотел видеть меня воспитанным человеком? Воспитанный человек не позволит другим унижать и запугивать слабых.

– Слабых? – Леонард Палмер прищурился, подался вперёд, навис над младшим сыном. – Ты называешь слабым врага, недооценивая его! Она военнопленная, не человек, она животное, которое надо дрессировать и каждый день показывать его место! Иначе однажды эта тварь перегрызёт тебе глотку! Мало того: она – моя собственность. Я вложил в неё деньги, и теперь окупаю затраты. И если она вопреки моим стараниям останется дикой, агрессивной и не приносящей дохода, то пусть только даст повод – я пристрелю её!

Питера пробил ледяной пот, руки затряслись, когда он услышал такое от отца.

– Папа, открой глаза! – закричал он тонким, срывающимся голосом.
– Она не вещь! Она просто девчонка! Она умеет улыбаться, грустить, она играет в наши старые игрушки, ей интересны книжки с картинками. Она любит, когда с ней говорят, сама умеет выражать эмоции и простые желания. Какой из неё враг? Её пленили, увезли из её мира, посадили в яму с водой, кормят мёртвой рыбой, бьют током, таскают за цепь! Папа, ты видел, что с ней делает ультразвуковой свисток? Йонас мне рассказал, что это как крик на самой страшной громкости, от него Офелии больно, она с ума может сойти! Папа, посмотри на неё! Она такая же, как я, как Агата, просто живёт в воде и не говорит! Она тоже ребёнок! Всего лишь ребёнок!

– Глупец! – презрительно кривя губы, бросил отец. – Там, откуда привезли эту твари, идёт война. Там гибнут ребята чуть старше тебя, отстаивая право людей быть хозяевами на их земле. Как я воевал, думая только о том, что чёртовы наци могут прийти в мой дом, убить мою жену и трёхлетнего сына. Точно так же твари, для которых человеческая жизнь – пустышка, могут добраться до каждого из нас. Почему я должен жалеть одного из них? Достаточно того, что я содержу её на своей шее!

– Враги, да? – по щеке Питера съехала крупная холодная капля. – Враги? Тогда чего ж ты Йонаса не убьёшь? Он же немец, один из тех, с которыми ты на фронте дрался!