Офелия
Шрифт:
Леонард Палмер застыл, глядя в перекошенное от ненависти и страха лицо сына. Он просто не знал, что ответить.
– Ты сам учил меня быть достойным человеком, папа. Мама учила, что надо жить в любви и всегда перед сном просить прощения у тех, кого обидел, чтобы сердце не зарастало злом. Почему вы говорите нам словами одно, а поступки у вас, взрослых, совершенно иные? – Питер давился слезами, трясся, сдерживая рыдания, но говорил, говорил. – Дети учатся у вас. И невозможно вырасти другом, когда всё, что тебе демонстрируют – вражда, ложь, боль, ненависть. Вы сами растите себе врагов. Сперва из оттудышей, а потом из нас – своих детей. Мы помним ваши слова о том, что миру не нужна война,
Отец побелел, схватил Питера за руку так, что стало очень больно, и поволок в коридор. Питер рыдал и упирался, отчаяние заполнило его до краёв и теперь текло бессильными слезами. Леонард Палмер втолкнул сына в его комнату и захлопнул дверь. Мальчишка бросился обратно, принялся дёргать ручку, но дверь оказалась запертой снаружи.
– Папа, открой! Выпусти меня! Я тебя не-на-ви-и-ижу!
Питер осел на пол у двери и забился в тихой, безутешной истерике. Вот и всё. Что-то хрупкое, что казалось прежде незыблемым и крепким, сломалось с чудовищной лёгкостью. И там, где Питер привык встречать понимание, разверзлась пропасть, в которую он сорвался и падает, падает…
На первом этаже отец о чём-то громко и резко говорил с мамой. Изредка в беседу вклинивался голос Ларри, лаяли бишоны, привлечённые необычным для вечера шумом. Потом отец куда-то позвонил, несколько минут говорил по телефону. А потом всё постепенно утихло. Когда совсем стемнело, к двери комнаты Питера подошла Агата. Поскреблась тихонько, и когда поняла, что младший брат сидит и слушает по ту сторону замочной скважины, прошептала:
– Пирожок, завтра утром отец отвезёт тебя к тётке в Бристоль. Напиши записку ребятам, я передам Йонасу.
– Выпусти меня, - зашептал Питер умоляюще. – Пожалуйста, открой дверь!
– Ключ у папы, - вздохнула Агата. – А он рвёт и мечет.
– Тогда, пожалуйста, позови маму. Я есть хочу. И в туалет…
Агата ушла. Питер долго вслушивался в её удаляющиеся шаги, и всё думал, что сказать маме, когда она придёт. Но так и не надумал. Все силы ушли на бунт в отцовском кабинете. И слова кончились.
Мама молча сопроводила Питера в туалет, потом на кухню, где поставила перед ним тарелку с чуть тёплым мясным пудингом. Села за стол напротив сына, подперев ладонями щёки. Взгляд у неё был пустой, лишь в самой глубине серых с прозеленью глаз таилась невысказанная грусть. Мальчишка ковырнул еду пару раз, и аппетит пропал совсем. Когда чувствуешь себя чужим в своей же семье, вообще пропадают любые желания. Снова подумалось о Йонасе: каково ему день за днём жить под одной крышей с человеком, который никогда не испытывал к нему ни любви, ни привязанности? Сам Питер нечасто ссорился с родными и чувство отчуждения, возникающее в ссорах, очень пугало его с самого детства. Ему даже снились кошмары, в которых он совершенно один пробирался сквозь толпу людей с нарисованными карандашом одинаковыми лицами: две точки глаз, прямая линия рта.
Глаза мамы были такими точками. А губы кривились, отчаянно сопротивляясь участи застыть равнодушной прямой. Питер подумал: а вдруг они меня разлюбили? Или оно вот-вот случится, прямо сейчас, если ничего не сказать, не вмешаться, не остановить…
– Мама. Я очень тебя люблю.
Он не узнал своего голоса – настолько хрипло и сорванно тот прозвучал. Как будто это не он сказал,
– И я тебя люблю, = таким же чужим голосом ответила мама.
– Пожалуйста, не отправляйте меня в Бристоль! Умоляю, не надо!
Оливия Палмер вздохнула и закрыла глаза. «Она тоже устала, - подумал Питер. – Ей не всё равно, ей тоже плохо, когда мы ссоримся». И он снова попросил:
– Пожалуйста, не прогоняйте меня. И попрошу прощения у папы, я извинюсь перед миссис Донован…
– Никто тебя не прогоняет. Погостишь неделю у тёти Терезы и дяди Фреда. И после выставки папа за тобой приедет.
Питер съёжился над тарелкой, поник головой так, что тёмно-русая чёлка чуть не легла в пудинг.
– Мама, пожалуйста…
– Ты наказан, Питер. Доедай, и я тебя провожу в комнату. Вставать придётся рано, ехать далеко.
Будто кто-то задул свечу. Огонёк надежды, что теплился внутри Питера до последнего, дрогнул и погас.
– Позволь мне попрощаться с Офелией, - едва слышно попросил Питер.
– Давай без траура, хорошо? Вы увидитесь через неделю.
– Мама, это мой друг. А я – её единственный друг. Мне обязательно надо её увидеть.
– Утром. Всё утром.
Когда за мамой закрылась дверь и в замке повернулся ключ, Питер открыл окно и лёг животом на подоконник. Нет, не слезть. Лестница слишком далеко стоит, а прыгать на раскидистые кусты маминой любимой розы слишком опасно. Да и куда идти, если получится выбраться из дома? Тётка Йонаса и родители Кевина приведут Питера обратно, как только он появится у них на пороге. Идти пешком в Дувр и умолять Стива Фрейзера приютить его было уж совсем глупой затеей. А жить на иве у ручья можно только до первого серьёзного дождя. Да и как выжить, когда не умеешь готовить, охотиться и строить хоть что-то, кроме шалаша? Можно утащить у отца плащ-палатку и котелок, и питаться рыбой, но надолго ли хватит терпения? Питер грустно усмехнулся, вспомнив сказку про трёх поросят.
– Не братьями они были, - вздохнул он. – Скорее, отцом и сыновьями. Папа умел строить настоящий дом, а дети – только шалаш из палок.
Нет, конечно, никуда он не сбежит. Это только Йонас смог пройти через две страны и перебраться через пролив. Потому что Йонас – это Йонас. Почти герой комиксов. Или как Джеймс Бонд, только молодой совсем.
Питер включил настольную лампу, вытащил из стопки чистый лист бумаги и принялся выводить подаренной отцом авторучкой: «Йон, здорово! Я здорово разозлил отца, и он отослал меня к тётке в Бристоль. Мама говорит, это на неделю. Пригляди тут за Офелией, пока я буду в ссылке. За меня не волнуйся, я в полном порядке. Кеву привет, я попробую позвонить ему из Бристоля. Пит». Он подумал и приписал: «Йон, ты охрененный друг и мировой парень. С меня значок бристольских «малиновок»[1]. Или вымпел». Питер сложил лист вчетверо, написал на нём имя Йонаса и оставил на столе. Разделся, забрался в кровать и уснул, обернувшись одеялом.
Утром его разбудила мама. Питер схватил адресованную другу записку, по дороге в умывальню подсунул её под дверь комнаты Агаты. Наскоро позавтракал, положил в приготовленную сумку с вещами бумагу и карандаши. Подумал и добавил библиотечную книгу про оттудышей, которая показалась ему самой правдоподобной. Остановился у окна: на улице собирался дождь, у ворот уже урчал мотором отцовский «Силвер Клауд».
– Питер! – услышал мальчишка. – Спускайся быстрее!
Он подхватил свои вещи и со всех ног понёсся в нижнюю гостиную. Распахнул дверь, бросил сумку на лестнице, щёлкнул выключателем подсветки и подбежал к иллюминатору.