Огибая свет

Фролов Андрей

Он прищуривается, и задумчиво разливает по пиалам.

— Сердце моё в тот миг преисполнилось самой искренней веры, на какую способен смертный, — продолжает Ганкона, — и услышал я в ушах своих грозный глас, вопрошавший, готов ли отдать себя служению Двоепервой. С жаром признал я стремление, но Стая потребовала доказательств. Тогда я взял нож и отсёк себе палец, без жалости бросив его в травяные угли. Затем отсёк второй, даже не почувствовав боли. И когда занёс клинок, чтобы отнять всю кисть, милосердная Стая остановила меня, благословила

на служение, и наградила крепким сном. Утром же, когда меня нашёл Пастух, на ноже не было ни капли крови, а шрамы заросли так, будто над ними потрудился лучший врачеватель…

Я послушно киваю, мы выпиваем. Пикири на секунду оставляет кхор в покое, успевает опрокинуть пиалу в пасть, закусить, оправить очки, и возвращается к кручению барабана.

Вопросительно поднимаю бровь, намекая на отсутствие вывода:

— И это значит?..

— Что если решил жертвовать, — охотно откликается Подмастерье, — начинай с малого…

Затем мы переходим к новостям.

Заказываем еды и ещё выпивки.

Обсуждаем самые свежие сплетни Бонжура, старательно огибая вопросы интересов казоку. Посетителей в «Клыке» немного, и это радует — с появлением на мне чёрно-жёлтого жилета я стараюсь не посещать уж слишком переполненные заведения.

Вдруг замечаю, что в чуть менее тёмном углу зала засели ещё двое храмовников. Негромко привлекаю внимание своих стариков, но те лишь отмахиваются с недовольным фырканьем.

Оно и понятно — цепников, служителей культа Ди’джена и Биди, не особенно уважают даже сааду. Впрочем, причины очевидны, ведь типов мрачнее мне встречать ещё не доводилось.

Как несколько посиделок (и десяток бутылок) назад охотно рассказал Пикири, официально Ди’джен и Биди не считались демонами. Более того, по легендам братья вообще родились из выпавших усов самой Когане Но, на которые ненароком пролился чёрный дождь. Однако один в итоге начал заведовать землетрясениями, а второй стал покровителем запертых дверей (главной страшилкой всех взломщиков Тиама), а потому парочку, мягко скажем, недолюбливали…

Позвякивая внушительными ожерельями из ключей и крохотных замочков, цепники ужинают молча и без выпивки, время от времени бросая на наш стол взгляды, полные откровенного презрения.

Что ж, мне не привыкать.

— Меня тоже впечатлила речь, — говорю я, возвращаясь к обрывку подслушанной проповеди, и Ганкона довольно топорщит крупные седые уши. — Но никак не могу взять в толк, почему служители Стаи столь… не миролюбивы?

Однако отвечает Ганкона, с хмыканьем и улыбкой:

— Миролюбие и стайщики?! Ох, Ланс, ты путаешь слабых духом с настоящими верующими. В Благодетельную Когане Но, разумеется.

— Яри-яри, глупый старикашка, только не начинай!

—

Да и нечего начинать! Вместо того, чтобы смиренно дождаться предначертанного вмешательства свыше, вы первыми бросаетесь в драку. Караете. Принуждаете. Обличаете. Это ли не глупость?

— Байши, дряхлый ты толстый мешок заблуждений, а ты никогда не думал, что это и есть предначертанный Стаей путь?

— Проверить это, пунчи, можно лишь выжидая…

— Пфф! Выжидая, пока заспанная Когане Но соизволит выглянуть из Небесного Дворца и возжелает-таки послать верного защитника?

Я вздрагиваю. Холодею. Борюсь с желанием потянуться к бутылке.

— Возможно, — важно кивает Пикири, и оправляет очки. — Неужели ты не знаешь историю про Ио-йо?

Ганкона фыркает ещё громче, отчего по всему столу летят капли жира. Кривится, ловко орудует тройкой хаси и отправляет в пасть пучок лапши. Жуёт, бессвязно бурчит:

— Конечно, знаю, дуралей, девяносто раз слышал! Но Лансу рассказать можешь…

Сааду тут же устраивается поудобнее, отодвигает миску и задумчиво прокручивает бронзовый барабан. Вздыхая, тоже отстраняюсь от недоеденной лапши, и аккуратно наполняю пиалы паймой.

— В одной геджеконду хулиганы повадились обижать детёнышей, дружной стайкой посещавших храм Благодетельной Когане Но, — говорит Пикири, прерывая вращение кхора, чтобы выпить и довольно пощёлкать языком. — Это не укрылось от ремесленника Ио-йо. Сам он был честным и работящим самцом, хоть и не верящим в покровительство Когане Но, не посещавшим храмов и не возжигавшим благовоний. Каждую неделю наш герой с тоской наблюдал за избиениями, но родителям детёнышей не было дела до своих отпрысков. И тогда в один день Ио-йо сам отправился к логову банды, где вызвался поговорить с вожаком. Смиренно и почтительно вёл себя наш герой. Просил оставить малышей в покое, ибо нет от этого славы и почёта, а есть лишь горести.

Я слежу, как угрюмые цепники покидают «Серебряный клык». Наблюдение за окружающими в любом состоянии становится моей неразлучной спутницей, и пока сложно сказать, какой отпечаток это умение оставит на личности Ланса фер Скичиры…

— Тогда негодяи стали насмехаться над Ио-йо, — неторопливо продолжает сааду, — а вожак даже принялся дёргать его за усы и плевать на хвост. Они глумились и издевались над ремесленником, грязными словами говоря о Когане Но и слабаках-верующих, посещающих её светлые просторные храмы. Ио-йо ушёл ни с чем. А когда вернулся домой, собрал всех обиженных малышей и долго говорил с ними. Он рассказал им, что одна из основных добродетелей Благодетельной и Всемилосердной — смирение, и ребята поступили очень правильно, не дав отпора бандитам. Он от всего сердца пожелал, чтобы так оставалось и впредь, и тогда детёныши вырастут мудрыми и трудолюбивыми чу-ха, как и положено по заветам кизо-даридрата…