Огнем и мечом. Дилогия
Шрифт:
Тут уж Заглоба никому не дал вымолвить слова. Не желая слушать других, он требовал, чтобы слушали только его; оказалось, однако, что ему и вправду более, нежели другим, есть о чем рассказать.
– Любезные судари! – витийствовал он. – Я попал в плен – что верно, то верно! Но фортуна, как известно, изменчива. Богун всю жизнь других бил, а час пришел – мы его побили. Да-да, на войне так всегда бывает! Сегодня со щитом, завтра на щите – обычное дело. Но Богуна Господь за то и покарал, что на нас, сладко спящих сном праведных, напасть осмелился и разбудил нагло. Хо-хо! Он думал страху на меня нагнать гнусными своими речами, но я его, любезные судари, так отбрил, что он вмиг присмирел, смешался и выболтал
144
я принял значительное участие (лат.). – Вергилий.
– А ваша милость истинно как лиса, – заметил пан Лонгинус. – Тут хвостом вильнешь, там увернешься и завсегда сухим из воды выйдешь.
– Глуп тот пес, что за своим хвостом бежит: и догнать не догонит, и порядочного ничего не учует, а вдобавок нюх потеряет. Скажи лучше, сударь, сколько ты людей потерял?
– Двенадцать всего-навсего, да несколько ранены, казаки и не больно-то отбивались.
– А ваша милость, пан Михал?
– Не более тридцати – мы их врасплох застали.
– А ты, пан поручик?
– Столько же, сколько пан Лонгинус.
– А я двоих. Извольте теперь сказать: кто лучший полководец? То-то и оно! Мы сюда зачем приехали? По княжескому велению вести собирать о Кривоносе; вот я вам и доложу, любезные господа, что первый о нем проведал, причем из наивернейшего источника – от самого Богуна, так-то! Отныне мне известно, что Кривонос еще под Каменцем стоит, но об осаде больше не помышляет – потому как обуян страхом. Это de publicis [145] , но я еще кое-что разузнал, от чего сердца ваши должны возликовать безмерно, а молчал до поры, поскольку хотел с вами вместе обсудить, как быть дальше; к тому ж доселе нездоровым себя чувствовал, в полном пребывал изнурении сил, да и нутро взбунтовалось после того, как разбойники эти меня в бараний рог скрутили. Думал, кондрашка хватит.
145
о делах общественных (лат.).
– Да говори же ты, сударь, Бога ради! – воскликнул Володыёвский. – Неужто о бедняжке нашей что проведал?
– Воистину так, да благословит ее всевышний, – промолвил Заглоба.
Скшетуский поднялся во весь свой рост, но тотчас же опять сел – и такая тишина настала, что слышно было жужжанье комаров на окошке, пока наконец Заглоба не заговорил снова:
– Жива она, это я теперь доподлинно знаю, и у Богуна в руках. Страшные это руки, любезные судари, однако ж Господь упас ее от зла и позору. Богун сам мне признался, а уж он бы не преминул похвалиться, будь оно иначе.
– Возможно ли? Возможно ли это? – лихорадочно вопрошал Скшетуский.
– Разрази меня гром, коли я лгу! – со всей серьезностью ответил Заглоба. – Для меня это Святая Святых. Послушайте, что Богун говорил, когда еще насмешничать надо мной пытался, покуда я его не осадил хорошенько. «Ты что ж, говорит, думал,
Скшетуский уже овладел собою, но аскетическое его лицо просветлело, и снова на нем появились тревога, надежда, сомненье и радость.
– Где же она тогда? Где? – выспрашивал он торопливо. – Если ты, сударь, и это узнал, значит, мне тебя небеса послали.
– Этого он мне не сказал, но умной голове и полслова довольно. Не забудьте, любезные судари, что поначалу он всячески надо мной издевался, пока я его не приструнил, а тут у него и вырвалось против воли: «Вперед, говорит, я тебя отведу к Кривоносу, а потом пригласил бы на свадьбу, да сейчас война, нескоро еще свадьба будет». Заметьте, судари: еще нескоро – выходит, у нас есть время! И другое заметьте: вперед к Кривоносу, а уж потом на свадьбу – значит, у Кривоноса княжны точно нет, куда-нибудь он ее от войны подальше спрятал.
– Сущее ты золото, сударь! – воскликнул Володыёвский.
– Я сначала подумал, – продолжал польщенный Заглоба, – может, он ее отослал в Киев, ан нет: зачем тогда было говорить, что они в Киев венчаться поедут; раз поедут, значит, не там наша бедняжка. У него достанет ума туда ее не везти, потому как, если Хмельницкий на Червонную Русь подастся, литовские войска легко могут захватить Киев.
– Верно! Верно! – воскликнул пан Лонгинус. – Богом клянусь, не одному бы стоило с вашей милостью разумом поменяться.
– Только я не со всяким меняться стану из опасения взамен разума мешок ботвы заполучить, а уж особенно с литвином.
– Опять он за свое, – вздохнул пан Лонгинус.
– Позволь же мне, сударь, закончить. Ни у Кривоноса, ни в Киеве ее, стало быть, нет – где же она в таком случае?
– В том и загвоздка!
– Если ваша милость догадывается, говори скорей, а то я сижу как на угольях! – вскричал Скшетуский.
– За Ямполем она! – сказал Заглоба и торжествующе обвел всех здоровым своим оком.
– Откуда это тебе известно? – спросил Володыёвский.
– Откуда известно? А вот откуда: сижу я в хлеву, – разбойник этот, чтоб его свиньи слопали, в хлев меня велел запереть! – а рядом казаки разговаривают промеж собою. Прикладываю ухо к стене и что же слышу?.. Один говорит: «Теперь небось атаман за Ямполь поедет», а другой на это: «Молчи, коли молодая жизнь дорога…» Голову даю, что она за Ямполем где-то.
– О, это уж как бог свят! – воскликнул Володыёвский.
– В Дикое Поле ведь он ее не повез, значит, по моему разумению, где-нибудь между Ямполем и Ягорлыком спрятал. Был я однажды в тех краях, когда посредники туда съехались от нашего короля и от хана: в Ягорлыке, как вам ведомо, вечно разбираются пограничные споры об угоне стад… Там вдоль всего Днестра сплошь овражины да чащобы, места неподступные, и хуторяне никому не подвластны – пустыня окрест, они и друг с другом не встречаются. У таких диких отшельников он ее, верно, и спрятал, да и безопаснее место трудно придумать.
– Ба! Но как туда добраться сейчас, когда Кривонос заградил дорогу? – говорит пан Лонгинус. – И Ямполь, как я слышал, – сущее разбойничье логово.
На это Скшетуский:
– Я ради ее спасения хоть десять раз голову сложить готов. Переоденусь и пойду искать – отыщу, надеюсь: бог меня не оставит.
– Я с тобой, Ян! – воскликнул Володыёвский.
– И я лирником нищим оденусь. Поверьте, любезные судари, уж чего-чего, а опыта у меня всех вас поболее; торбан мне, правда, обрыдл чертовски, ну да ничего, возьму волынку.