Огнем и мечом. Дилогия
Шрифт:
Размышляя этак, пан Заглоба весьма вспотел и вовсе впал в дурное расположение духа. Зной стоял невыносимый, давно не ходивший под седлом конь бежал тяжело, к тому же седок был человеком корпулентным. Господи боже, чего бы он сейчас не дал, чтобы сидеть в холодке на постоялом дворе с кружкой холодного пива, чтобы не мотаться по жаре, мчась выжженной степью!
Хотя Богун и спешил, однако привал сделали, потому что жарко было страшно. Коням дали немного попастись, а Богун между тем совещался с есаулами, отдавая, как видно, приказания и объясняя, что кому
– Ждать выстрела.
– Добре, б а т ь к у!
Богун повернулся к нему:
– А ты поедешь со мной.
– Я? – сказал Заглоба, не скрывая досады. – Я ж тебя так люблю, что одну половинку души ради тебя уже выпотел, отчего же не выпотеть и другую? Мы же все равно как кунтуш с подкладкой, так что черти нас, похоже, и приберут разом, что мне совершенно безразлично, ибо даже в пекле, по-моему, жарче быть не может.
– Поехали.
– К чертовой бабушке.
Двинулись вперед, а за ними следом и казаки. Но те шли медленней, так что вскорости значительно отстали, а потом и вовсе исчезли из глаз.
Богун с Заглобой, оба призадумавшись, молча ехали рядом. Заглоба дергал ус, и видно было, что он усиленно работает мозгами, соображая, вероятно, как бы из всего этого выкрутиться. Временами он вполголоса что-то ворчал под нос или поглядывал на Богуна, на лице которого попеременно выражались то неукротимый гнев, то печаль.
«Просто диво, – размышлял Заглоба, – что этакий красавчик девку даже не смог заморочить. Правда, он казак, но ведь и рыцарь же знаменитый, и подполковник, которого рано или поздно, если только он к мятяжникам не примкнет, дворянством пожалуют, что опять же только от него самого и зависит. И хоть пан Скшетуский – достойный кавалер и собою тоже хорош, но с этим пригоженьким атаманом красотой ему не сравниться. Ой, возьмут же они за чубы друг друга, когда повстречаются, ибо и тот, и другой забияки, каких мало!»
– Богун, а хорошо ли ты знаешь пана Скшетуского? – внезапно спросил Заглоба.
– Нет! – коротко ответил атаман.
– Крупный у тебя с ним разговор будет. Я однажды видел, как он Чаплинским дверь отворял. Голиаф это насчет питья. И битья тоже.
Атаман не ответил, и опять оба предались собственным мыслям и собственным огорчениям, вторя которым пан Заглоба время от времени бормотал: «Так-так, ничего не попишешь!» Прошло несколько часов. Солнце покатилось куда-то к Чигирину, на запад, с востока потянул холодный ветерок. Пан Заглоба снял рысью шапчонку, провел рукою по вспотевшей лысине и повторил еще раз:
– Так-так, ничего не попишешь!
Богун словно бы очнулся ото сна.
– Что ты сказал? – спросил он.
– Я говорю, что стемнеет скоро. Далече нам еще?
– Недалече.
Через час и в самом деле стемнело. К этому времени, однако, они уже въехали в лесистый яр, и, наконец, в дальнем просвете блеснул огонек.
– Разлоги! – внезапно сказал Богун.
– Так! Бррр! Знобит меня как-то в яру этом.
Богун
– Подожди! – сказал он.
Заглоба глянул на его лицо. Глаза атамана, имевшие свойство светиться в темноте, горели теперь, как факелы.
Оба долгое время неподвижно стояли у кромки леса. Наконец издалека донеслось лошадиное фырканье.
Это люди Богуна неспешно выезжали из лесу.
Есаул подъехал за распоряжениями. Богун что-то шепнул ему на ухо, после чего казаки опять остановились.
– Поехали! – сказал Богун Заглобе.
Спустя минуту темные контуры усадебных построек, сараи и колодезные журавли сделались видны их взорам. В усадьбе было тихо. Собаки не лаяли. Огромный золотой месяц висел над строениями. Из сада долетал запах цветущих вишен и яблонь, везде было так спокойно, ночь была такая чудная, что не хватало разве, чтобы чей-нибудь торбан зазвучал под окошком прекрасной княжны.
В некоторых окнах еще горел свет.
Оба всадника подъехали к воротам.
– Кто там? – окликнул их ночной сторож.
– Не узнаешь, Максым?
– Никак, ваша милость! С л а в а Б о г у!
– Н а в i к и в i к i в. Отворяй. А что у вас слышно?
– Все добром. Давно, ваша милость, в Разлогах не были.
Завизжали петли ворот, мост опустился надо рвом, и оба всадника въехали на майдан.
– А слушай-ка, Максым, не затворяй ворота и не поднимай мост, я тут же и уеду.
– Значит, ваша милость туда и обратно?
– Точно. Коней к коновязи привяжи.
Глава XVIII
Курцевичи не спали. Они вечеряли в тех самых увешанных оружием сенях, протянувшихся по всей ширине дома от майдана и до самого сада. Увидев Богуна и пана Заглобу, все вскочили. На лице княгини было заметно не только удивление, но также испуг и недовольство. Молодых князей было двое: Симеон и Миколай.
– Богун! – сказала княгиня. – Ты это к нам зачем?
– Заехал поклониться, м а т и. Может, не рады?
– Рада я тебе, рада, только приезду удивляюсь, ибо слыхала, что ты в Чигирине за порядком приглядываешь. А кого же нам Бог послал с тобой?
– Это пан Заглоба, шляхтич, мой друг.
– Рады вашей милости, – сказала княгиня.
– Мы рады, – вторили Симеон и Миколай.
– Сударыня! – ответил шляхтич. – Правда оно, что незваный гость хуже татарина, но известно также, что, если хочешь попасть в рай, путнику в крове не отказывай, алчущего накорми, жаждущего напои…
– Садитесь же, пейте-ешьте, – сказала старая княгиня. – Благодарствуем, что навестили. Однако ж, Богун, тебя-то я никак не ожидала… Разве что у тебя какое дело к нам есть?
– Может, и есть, – не спеша молвил атаман.
– Какое же? – беспокойно спросила княгиня.
– Своим часом обсудим. Дайте сперва передохнуть. Я же прямо из Чигирина.
– Видать, спешно тебе к нам было?
– Куда ж мне еще спешно может быть, если не к вам? А княжна-доня здорова ли?
– Здорова, – сухо ответила княгиня.