Огненная арена
Шрифт:
Как только Нестеров назвал имена кизыларватцев, Ратх принялся искать глазами среди зрителей Тамару. «Здесь она, здесь! — думал взволнованно. — Но почему Иван Николаевич вызвал на арену Аршака и Егорова, а эти пятнадцать сидят на галёрке? А! — наконец догадался Ратх, — на арене нет лишних стульев. Как же мы не предусмотрели?» Ратх тотчас отошел за кулисы и, отыскав в группе артистов Романчи, сказал:
— Адольф, это мы виноваты, что не поставили сту «лья. Теперь кизыларватским сесть негде.
— Ну так давайте поставим, — сразу согласился Романчи. — Зови Амана!
Не прошло и минуты, как на арену выскочило человек десять артистов со стульям, и Романчи сам, не подсказывая никому, обратился к зрителям:
— Товарищи кизыларватцы, прошу на арену! Хоть и куцый манифест вырван у царя, но всё же не без вашей помощи!
Публика
Ратх жадно следил за спускающимися на арену, и вот увидел Тамару. Увидел её, и сердце у него сжалось в комочек от нахлынувшей любви и жалости к ней. Как она была не похожа на ту роскошную барышню с пышными кудрями и всегда сияющими, насмешливыми глазами, какой Ратх привык её видеть! На арену вышла вместе с другими худая, в косынке, девушка. В её усталых, ввалившихся глазах металось смущение. Встав у кулисы, Ратх смотрел только на Тамару и вспоминал обо всём, что связывало его с ней. Поездки в ландо, разбрасывание прокламаций, шутливые поцелуи на тротуаре и подчеркнутая строгость при расставании у калитки её дома… Он вспомнил, как после маёвки они вместе отправились за тюльпанами к горам, нарвали целую охапку. Потом сидели на траве, и Ратх чувствовал себя настолько стеснённым, что не знал о чём говорить. Но Тамара понимала его состояние. Она посмеивалась над ним и легко отстраняла неловкие движения рук. Затем положила его голову себе на колени и начала теребить прядки волос. Она гладила его лицо, он жмурился от удовольствия и нежности, и молчал, не в состоянии произнести ни одного слова. Тамара попросила у него прощения за ту опрометчивость с обвинением в возможном предательстве. Она призналась ему, что он ей нравится, хотя не хватает в нём солидности. С возрастом солидность появится, но, к сожалению, к тому времени она уже будет в Москве, на высших медицинских курсах. Когда вернётся в Асхабад, Ратх уже будет женат. У него будет очень красивая жена и много детей, как у всех туркмен. Тогда ему до Тамары не будет никакого дела: прошлое вспомнится, как приятный, полузабытый сон. И сама Тамара пожалеет Ратха. Скажет ему: «Бедный, бедный Ратх, как ты обременён семейными заботами!» Нет, сама она никогда не выйдет замуж. Зачем? Разве в этом счастье? Счастье в борьбе за всё обездоленное человечество! «Ты не жди меня, Ратх, женись»— напутствовала она его. Ратх тогда возмутился и заверил её, что никогда ни на ком не женится, и будет ждать только Тамару.
Он смотрел на неё, не сводя глаз, пока бывшие политзаключенные не поднялись наверх, в тесные людские ряды переполненного цирка. Ратх очнулся от забытья и пришел в себя, когда вновь председательствующий поднёс к губам белый жестяной рупор и заговорил торжественным голосом:
— Итак, граждане, митинг продолжается! Слово имеет…
Нестеров поднял руку, попросил у зрителей тишины и взошел на трибуну.
— Забастовка — да! — воскликнул он несколько патетически….. Забастовка эта и, если понадобится, будут ещё десятки таких забастовок. Мы остановим поезда!
Мы погасим топки заводов и фабрик! Мы единством наших действий сплотим ряды всего пролетариата России Мы поддержим рабочих Питера и Москвы! Мы поддержим восстание матросов броненосца «Потёмкин»! В единстве и солидарности всех рабочих и бедняцких масс мы видим победу. Мы возьмём власть и наведём наш революционный порядок! Ныне царское правительство не в силах поддержать общечеловеческий порядок в стране! Всюду погромы. И их творят черные силы под благосклонным воздействием агентов правительства. Мы, социал-демократы, ныне провозглашаем необходимость организации народной самообороны, так как существую-шему правительству нельзя доверять охрану за безопасность мирных граждан, ибо от него теперь грозит ещё большая опасность освободительному движению. К девизу социал-демократии: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» необходимо добавить «и вооружайтесь!».
В ответ на это раздались дружные овации рабочих-железнодорожников, печатников, хлебопёков. Свист и выкрики — служащих, торговцев, офицеров. Вновь выступили Мухин и ему подобные. А время опять к девяти, и конца митингу не видно. И тут случилось необычное; как только стрелка на часах стала приближаться к девятке, Романчи забегал по коридору и комнатам цирка, призывая всех святых к помощи.
— И кто бы мог подумать, — возмущался он, — что в России таятся целые вулканы красноречия. О боже, боже! Теперь идёт извержение этих вулканов,
— Хочешь, я в два счёта всех сгоню с арены? — хохоча, предложил Иван Гора. — Только надо с умом, чтобы публика не разбежалась…
Взволнованные ораторы продолжали свои горячие выступления, когда на арене вдруг появился Иван Гора с огромным медведем, а следом выбежал Романчи. Медведь был в полосатых брюках и черном цилиндре. Все, кто был на сцене, выскочили из-за стола и отпрянули к барьеру. Публика пришла в восторг и зааплодировала. А Романчи, поклонившись медведю, громко обратился к нему:
— Ваше благородие, вам слово! Пожалуйста, говорите! А то у наших ораторов от бесконечных речей давно уже болят глотки!
Медведь поставил лапы на край стола и заворчал чтото на своём, медвежьем, языке.
— Что вы изволили сказать? — наклонив к нему ухо, спросил Романчи и тут же оповестил зрителей — Его благородие, Михаил Иваныч, говорит, что самый опасный человек для России — новый министр, господин Витте!
По рядам прокатился смех. Романчи вновь спросил медведя:
— А почему так опасен для России Витте, ваше благородие? — И вновь наклонился к нему. — Ах, вот почему! — воскликнул обрадованно. — Граждане! — объявил Романчи. — Медведь говорит, что опасность заключается в том, что новый министр России, Сергей Юльевич Витте, для объявления царского манифеста вынужден был занять у заграничных банкиров 500 миллионов рублей, а расплачиваться будут рабочие!
Цирк уже не смеялся, а тяжко вздохнул и зароптал.
— Спасибо, Михаил Иванович, — поклонился медведю Романчи. — Вы дали исчерпывающий ответ. Теперь, с вашего соизволения, я объявлю следующий номер программы. Выступают акробаты-эксцентрики Васильевы! Прошу! — Романчи приподнял руку. Оркестр на балконе заиграл марш и на арену выбежали акробаты в красных трико.
Воздушные гимнасты тоже были в красном. И в самом конце своей программы, прежде чем спрыгнуть вниз' на тугую широкую сетку, выкинули из-под самого купола лозунг: «Да здравствует Учредительное собрание!» Последними выступали братья Каюмовы, Зрелище было захватывающим. Шталмейстер Никифор, в красной рубахе, щелкнул шамберьером и на середину выехали десять всадников в таких же красных рубашках и белых тельпеках. Проскакав несколько кругов по арене, они удалились в тёмный провал циркового коридора, и тотчас на арене вновь появились Ратх и Аман. Началась лихая джигитовка, с паданием под брюхо скакунов, с сальто во время скачки: всё как обычно. И мало кто из зрителей обращал внимание на шесты, расставленные по кругу арены. Но это был «гвоздь» программы. И вот наконец Аман, выехав на середину арены, выхватил из хурджуна красный свёрток Ратх, скача на коне по кругу, поймал свёрток, и перед зрителями предстало широкое красное полотнище с надписью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! И вооружайтесь!» Когда зрители цирка хорошо рассмотрели надпись, Аман удалился с арены, увозя полотнище. А Ратх, перегнувшись через круп лошади, достал с земли предмет в виде короткой булавы и, как только выравнялся в седле и протянул руку, Романчи поднёс к булаве горящую палку, и она в руке Ратха превратилась в пылающий факел. Их было десять, и все они вспыхнули ярким пламенем. Треск огня и копоть усиливали эффект. А Ратх поставил коня на дыбы и прокричал лихо:
— Да здравствует революция! Да здравствует социализм!
Мощная овация долго не смолкала в цирке. Потом публика начала покидать свои места и потянулась к выходам, но огонь продолжал гореть. Униформисты не спешили гасить факелы. Романчи стоял, словно нахохлившийся беркут, у выхода на арену и властно подсказывал:
— Не спешите. Пусть горят факелы свободы. Пусть все поймут, что их не потушить никаким манифестам,
Ратх, поставив скакуна в конюшню, снял с лица грим, умылся, переоделся и направился к фасаду цирка. Сердце его билось куда сильнее, чем несколько минут назад. Сейчас всё его сознание было подчинено одной мысли: ждёт его Тамара или уже ушла? Забыла она его за два месяца тюрьмы, или помнила, и так же, как и он, ждала этой встречи? Ратх не терял надежды, что Тамара вместе с Ксенией ждут его возле входа в цирк. Но он ошибся. Они встретили его у самых ворот, едва он вышел со двора на Ставропольскую. Столкнувшись с ними, Ратх настолько растерялся, что остановился, как вкопанный, и проговорил что-то нечленораздельное. Тамаре было достаточно и этого, чтобы огорчиться.