Огненная обезьяна
Шрифт:
Когда Фурцев подошел к крыльцу часовые, томившиеся на нем, выпрямились и запретительно скрестили перед ним ружья. Блеснули надраенные медальоны на остроконечных гренадерках, строго глянули одинаковые рыжие глаза. Не удивительно — близнецы. Длинную, худую фигуру Фурцева часовые знали преотлично, как-никак третья совместная баталия, но и пароль сказать потребовалось.
— Полтава.
— Гангут. — Махорочным хором ответили гренадеры Ляпуновы, процеживая слова сквозь монументальные усы. — Проходь.
Еще раз пароль в спросить должны были в сенях, но не спросили. Там томились на лавках в призрачном свете, проникавшем из оконца расположенного у самой земли, еще пятеро. У одной стены два гусарских офицера, обмундированных честь по чести — доломаны, ментики, чикчиры, до пола свисающие ташки; у другой два драгунских, они берегли на коленях свои хвостатые каски. Не сидел и прохаживался взад вперед только один улан в своем красивом синем мундире с красными выпушками; и этишкеты, и помпон, и лядунка у него были в высшей степени хороши. Это был ротмистр Родионов, командир этого кавалерийского собрания. Фурцев был одет в простой темно-зеленый егерский мундир с синими погонами, чему было простое объяснение — начальник разведки, ему не след выделяться блеском экипировки.
Присмотревшись, Фурцев увидел, что и гусары и драгуны спят сидя. Родионов объяснил.
— Это я велел им дремать. Пионеры. Пусть поспят днем, зато не проспят ночью.
Фурцев не стал ничего говорить, хотя на лицо было несомненное самоуправство. Раз велено охране не смыкать глаз, так, стало быть, не смыкать. Ни днем, ни ночью. Родионова, с точки зрения начальства, следовало если не наказать, то отчитать. Но сделать это было трудно — герой! Да и лично некоторые из командиров были ротмистру обязапны. Это он в прошлой баталии внезапно, чуть ли не по спинам крокодилов, провел "кумпанию казаков" через гиблое болото и ударил во фланг сарацинской саранче, чем и спас и есаула Затыльнюка, и тех, кто вместе с ним попал в засаду. Али-Паша уже подпрыгивал на месте от предчувствия победы, и пинал воздух кривоносыми чувяками, а пришлось драпать. А еще раньше, в самом первом деле, Родионов (по-тогдашнему, десятский Вавило) внезапной атакой сорвал индейское жертвоприношение, в тот момент, когда неудачливого разведчика Фурцева уже положили щекой на окровавленный камень.
Родионов почувствовал хмарь на душе у начальника разведки, но не правильно ее истолковал.
— Да, пусть право поспят, до двенадцати еще далече.
Из штабной горницы в сени вышел прапорщик Плахов, рыхлый толстяк с бугристой лысиной, висящими щеками, в неловко сидящем пехотном мундире — типичный пионер. Частью перепуганный, частью возмущенный, и в целом, почти бесполезный в реальном деле. В прежней жизни он был небольшим начальником и несчастным мужем, самое неуместное сочетание на войне.
— Это ваш, — усмехнулся Родионов, — просили ведь, вот дополнительная подмога.
Несмотря на офицерские эполеты Плахова рядовой Ляпунов дал ему давеча жестокий шелобан в потный лоб за нелепые и утомительные вопросы в стиле: "да что это такое? да как же это можно?!" и Фурцев был тому свидетелем. Всю неделю Плахов слонялся по лагерю, нигде не пригождаясь, теперь вот его приписале к разведке.
— Да, он очень усилит? — Рассеяно сказал Фурцев.
— Да ладно вам, поручик, — махнул рукой симпатяга ротмистр, — я сам интересовался, там, в частях, все при деле. Лафет надо наладить у единорога. Ружейные кремни стесались у мушкетеров на пробной стрельбе. Сидят, меняют. Да и окоп вокруг батареи кому-то рыть надо. У меня у самого что? Ляпуновы, да этих увальней в обновах две пары вот и весь стратегический резерв. Придется вам на опыте своем ехати.
— А может, и не придется. — Загадочно сказал Фурцев.
Родионов, ожидавший бурных сетований по поводу того, что в разведку не выделяют более справных и бывалых вояк, пожал бравыми плечами.
— Ждите меня на крыльце, прапорщик. — Сказал Фурцев Плахову и, толкнув дверь, вошел в горницу.
Темные бревенчатые стены, лавки вдоль них, низкий, закопченный потолок, в дальнем углу плохо различимая икона, на столе сальные свечи в глиняных плошках, меж ними карта. Над ней склонились три человека в разных мундирах. Все трое — главнокомандующие. Узнав, что в этой компании будет так, Фурцев впал в мрачное расположение духа. После гибели князя-генерала в войске осталось три военачальника примерно равных доблестью, чином и заслугами. Никто из них не пожелал отступиться от претензий на верховное командование. "Что ж, будем теперь Змеем Горынычем", шутили унтера. Но шутили невесело.
У каждого из "триумвиров" была своя "партия" в войске. За полковника Затыльнюка ратовали все конники — драгуны, гусары, уланы. Полковника Омуткова поддерживала пехота — мушкетеры, гренадеры. Наконец, у премьер-майора Грузинова в активе была артиллерийская команда, все канониры, бомбардиры и фейерверкеры стоял за него горой, а артиллерии на данный момент придавался особый вес. "Партии" до странной ожесточенности спорили о преимуществах и особой важности именно своего рода войск. Юмор ситуации заключался в том, что разделены все они были по этим родам всего какую-нибудь неделю назад. Половина гордых кавалеристов до сих пор ходила по лагерю враскоряку от непривычки к верховой езде. Пехотинцы слишком впрямую понимали команду "закуси патрон". Что уж говорить о пушечниках!
Имело значение и то, что всем трем командующим в сумме было всего восемьдесят два года.
— Садитесь поручик. — Сказал Фурцеву полковник Затыльнюк, длинный, белобрысый, с немного замедленными реакциями человек.
— Постойте! — Вмешался Омутков. Квадратный, с выпирающей вперед челюстью и вечно недоверчивой улыбкой. Он был человек резкий, порывистый, казалось, что он не в силах и минуту усидеть на месте, и жить не может без конфликта. — Скажите Фурцев, видна ли от крыльца штаба позиция нашей батареи?
— Нет, мешает березовая роща на той стороне пруда.
Омутков выразительно поглядел на Затыльнюка, как бы говоря: ну что, кто прав?
Большой, седой штаб-майор Грузинов безучастно попыхивал трубкой. Стихия мелкого соперничества была не для него.
— Вестовому туда спокойным шагом четыре минуты ходу. — Сказал Затыльнюк.
— А я считаю, что реальное управление нашими огневыми силами потеряно, господа. — Подпрыгнул на месте Омутков.
— А я бы не спешил с выводами. — Это Грузинов из облака ароматного дыма. — Мы ведь не знаем, в каком направлении придется вести огонь. Я бы послушал начальника разведки.
Фурцев для начала сел. Вид у него был усталый, мундир пыльный, взгляд тусклый. Прошлую, рекогносцировочную ночь он провел без сна.
— Что-то можно сказать и до сообщения разведки. — Не утерпел Омутков. — Исходя из самых общих соображений. Ведь не могут же ОНИ появиться со стороны реки. Я, например, считаю, что сократив угол ожидания, мы можем произвести дополнительное эшелонирование позиции, а приближение штаба к огневой позиции…
— Да помолчите вы! — Тихо сказал Затыльнюк.
— Что-о?! — Сгибая ноги в коленях и лапая пояс в поисках оружия, пропел пехотный полковник.