Огненная обезьяна
Шрифт:
Французу надели на голову набранный из черно-белых восьмиугольников шлем. Вовсю мигали лампочки и на шлеме, и на панели над кроватью, сестры переговаривались профессиональными голосами.
Глаза француза закрылись, как у засыпающего, губы, двигаясь все медленнее, бесшумно вывели напоследок слово, которое нельзя было не узнать — "у-ро-д-ы".
— Все! — Вдруг сказала госпожа Летозина. Это было так неожиданно, что все взгляды обратились невольно на нее, а когда вернулись к больному, он уже лежал с открытыми глазами. Неуверенно улыбаясь, он сказал неуверенным, приятным голосом.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте. — Улыбнулась ему госпожа Летозина.
— Где я? Что со мной?
— Не волнуйтесь, с вами все в порядке,
— Надеюсь, вы верите мессир комиссар, что это не специально подстроенный аттракцион. — Сказал господин Асклерат.
— Ну-у, да. Конечно.
— Все-таки, для окончательной убедительности, я бы предложил испытать этот метод на себе. Вы сами увидите, как все получается быстро и радикально, и надеюсь, вы после этого станете его безусловным сторонником. Говоря проще, не закроете дальнейшее финансирование этой важнейшей темы.
— Вы предлагаете мне сломать ногу и очень быстро ее вылечить?
Господин Асклерат поморщился от этой, в самом деле, плохой шутки.
— Не ногу. Мы просто наденем вам такой же шлем, и вы забудете последние пять минут нашего разговора. Вы сами будете контролером, запишете на бумажке несколько фраз, спрячете в карман, и когда мы выключим наш прибор, вы сможете убедиться, что в голове у вас ничего не осталось от записанного.
Зельда незаметно для всех, только не для меня, сжала пальцами локоть мессира комиссара. Наверно, сильно, потому что ему пришлось рукой этой пошевелить, а на ней посапывал Зизу, он проснулся и зевнул, показывая странный, голубоватый язык. Как это я раньше не обратил внимания на это! Что это за порода такая, из самых новеньких? У обычной собаки язык должен быть розовый. Кажется, не у всех, у каких-то фиолетовый. В общем, странно.
Сзади к высокому инспектору подошли две меморантки с черно-белым шлемом. Мило улыбаясь, они ожидали указаний господина Асклерата.
На этом наш скомканный по моему ощущению визит в Гипнозиум завершился. Конечно, не мое дело судить о том, как Зельде следует строить экскурсию, и я лишний раз убедился в этом, когда мы отошли от госпитального флигеля шагов уже на тридцать, и мне почему-то захотелось поглядеть назад. Окна и первого, и второго этажа были просто таки залеплены любопытными лицами, смотревшими нам вслед. Ординаторы, фельдшеры, медицинские сестры, анестезиологи, санитары, в общем, их было не меньше, чем цветов перед парадным входом. Каким-то непонятным для меня образом, мы произвели в Гипнозиуме фурор.
Зельда же оглядываться нужным не считала, она могла двигаться только вперед. Неукротимое стремление к совершенствованию, и к совершенству, заложено в самом корне ее натуры. Моя роль заключалась не в том, чтобы ей как-то соответствовать, хотя бы не мешать, не становиться на пути, не виснуть на ногах, вот о чем мое мечтание.
Лаборатория госпожи Афронеры располагалась неподалеку от Гипнозиума, на другом конце Большого Эдема, так справедливо назывался тот полный фантастических растений парк, который мы пересекали в состоянии беседы. Под ногами у нас деликатно поскрипывал розовый песок. Справа и слева высились шеренги великолепно выдрессированных кипарисов. Где-то справа меж стволами виднелись белые коттеджи с разноцветными крышами в аксельбантах из вьющегося плюща. В конце аллеи поднимался Храм Любви, как зовут его некоторые, место где творит, иногда удивительные, а порой и непотребные вещи, самая красивая, сексуальная и ветреная госпожа нашей деревни. Ее лаборатория и в самом деле выглядит как храм. Вертикально ребристые колонны, пышные ордера, и даже статуя любимого, и одновременно любвеобильного сына Купирота на крыше.
Впереди нашей группки бежал негодник Зизу, то и дело замирая, очевидно, воспоминая о змее. Я замыкал шествие. Посередине располагались экскурсовод с гостем. Слева от нас увлажняли лужайку, и отбившиеся от общей стаи капли перелетали строй кипарисовых копий, сверкая на солнце и темнея на одежде.
— Знаете, Теодор, я должна исправить одну ошибку. На протяжении всей нашей ознакомительной прогулки, я представляла вам наших гениев,
— Я догадывался.
Зельда усмехнулась, как будто мессир комиссар пошутил, в то время как он был серьезен, к тому же следил за Зизу.
— Сэр Зепитер поощряет своим примером кипение естественной жизни. Вы, наверно, уже поняли из моих предыдущих обмолвок, что наш верховный научный гений, и любвеобилен, и изобретателен в любви. Приключения на грани скандала, или хотя бы скандальчика, его конек. Конечно, многое из того, что позволено Зепитеру, кое кому и не позволено, но тут уж сетовать глупо. Еженедельно, а то и чаще, он в садах вокруг своего обиталища устраивает великолепные, разнообразные, а порой и безобразные игрища. Но только с точки зрения человека постороннего и зашореного. Сегодня у вас будет случай собственными глазами увидеть одно такое представление. Причем, в новом костюме, благодаря любезности госпожи Изифины. Говорят, знаете ли, что она в некотором роде дочь сэра Зепитера. Как бы это объяснить ближе к истинному смыслу, плод платонической любви. Вы меня понимаете, Теодор?
— Я вас внимательно слушаю. — Ответил комиссар, присаживаясь на корточки и заглядывая под подол серебристой канадской елке, в поисках песика.
— Тогда я продолжаю. Например, вам вряд ли может придти в голову, что первая красавица нашего нобелевского городка, госпожа Афронера является законной супругой господина Гефкана. Господин Гефкан попал к нам не без протекции своей гениальной, а вернее, гениально красивой супруги, так говорят злые языки, и хотя он полностью соответствует своей должности, и даже вырос как специалист за последние пятьдесят лет, комплекс у него остается. Красавица Афронера безжалостно изменяет ему с кем попало, и когда угодно, и нарожала кучу детишек не от него.
— Он знает об этом?
— А-а, слушаете все-таки, а я думала лишь вполуха. Нет ничего увлекательнее сплетни, правда. — Миленько так улыбнулась Зельда, но увидев, что собеседнику фамильярный тон не слишком нравиться, мгновенно его отставила. — Знает, конечно. Отличнейше знает. Однажды он даже застал свою супругу на ложе измены с ее постоянным любовником, известным вам Маресом, насколько я поняла, человеком, занимающим ваши мысли.
— Вы не назвали его господином.
— Всего лишь точность, а не предубеждение. Марес незаконнорожденный сынок сэра Зепитера, получил соответствующее образование, он не великий ученый, но при желании мог бы возглавить какую-то из многочисленных деревенских лабораторий. Но решил остаться, так сказать, вольным художником, говоря проще, раздолбаем. Держит он, как я вам уже рассказывала, спортивный магазин, где проводит время между мундиалями, и отборочными акциями. Когда мундиаль очередной начинается, Марес вспоминает, что числится консультантом по практическому применению инвентаря в ведомстве господина Гефкана, и с головой окунается в работу. Ходят слухи о том, что он слишком уж впрямую понимает название своей должности. Короче говоря, чрезмерно деятельный, увлекающийся лаборант. Но, что-то я опять о делах, обещала же сплетничать.
Зизу вытащил из под ели небольшую засохшую палочку. Ах, ты Боже мой, я уже было начал задумываться об сем зверьке, как о существе с каким-то скрытым смыслом, а это всего лишь навсего собачка. Принес коричневому папе палочку. Мессир комиссар, взял добычу из пасти Зизу, повертел в руках, понюхал даже, и отбросил. Не понравилась ему добыча. А чего он хотел, задушенного зайца? Ой, нет, про травмированных зайчиков думать не будем.
— Так вот, однажды господин Гефкан застал супругу в объятиях этого самого безалаберного лаборанта. Виду не подал, взял в руки пульт, а хорошие наши миловались в кабине старинного беспилотного самолета разведчика, только что господином Гефканом восстановленного, и поднял машину в воздух, так что любовники не успели из нее выпрыгнуть.