Огненная обезьяна
Шрифт:
В такие вот как сейчас часы вечернего отдыха после проработки соответствующей матчасти (перемены оперения на стрелах, или протирки ружейных стволов) Мышкин охотно превращался в классического "дядю" и, покуривая свою трубченку, со смаком повествовал о прежних битвах и походах. На его "огонек" захаживали солдаты и из других команд. Хотя от того удара томагавком по брови прошло едва ли четыре недели, рассказы его отчетливо отдавали былиной. Плахов слушал их зачарованно, Колокольников как бы вполуха, глядя куда-то в сторону, но все же слушал.
— Повезло вам робяты, повезло, ведь стоим тута
— А какие? — Сверкая мощным потным лбом, спросил Плахов.
— А бронзовые. По условному времени не полагалось железа. Ну, луки. Да не луки, а слезы. Не клееные, а только гнутые. Из такого на сорок шагов, да и то, если умеючи, только кошку и пробьешь. Ну, как водится, думали-думали, кого против нас выставят.
— Вы же сказали, персиян. — Презрительно произнес Колокольников.
— Это уже потом стало известно. Заранее, чтоб никто не предпринял несвойственных ухищрений, не сообщается. Вон там слышишь, на биваке у самой воды напевают: "Скажи-ка дядя, ведь не даром…" Они там думают, что если мы справлены теперь, как против Наполеона биться, то Наполеона и получим. Только, опасаюсь, никакого француза нам не будет.
— А кто будет? — Плахов жадно вытер лоб.
Мышкин помрачнел и затянулся.
— Не дознались мы еще. Ночью вот выйдем, попробуем еще раз поглядеть. В том замысел нашей службы и польза нашей команды — узнать все заранее, тогда легче биться. Однако же, про персиян: сходили мы, разузнали, как они воюют, чем. Князь-батюшка, то есть наш командир, выслушал нас, и отдал команду — набрать побольше камней с арбуз размером, и погнал с ними в каменную степь. Там мы камни эти разбросали равномерно, и встали строем перед ними. Видим, а на горизонте уже пыль столбами — скачут! Да не верхами, а в колесничьем строю. Шибко скачут, с криками, с трубами, аж печенка переворачивается. Все ближе и ближе персияне. Наши, у кого нервишки послабже, плачут, на колени бухаются. И тут команда — отходить! Мы резко сдаем назад, а вся толпа этих ящиков на колесах с конями прямо с разгона на наши камешки!
Унтер офицер закрыл глаза, любуясь сохранившейся в душе картиной.
— И что? — Не утерпел прапорщик.
— Месиво. Кровавое. Кверху колесами и копытами. У них там, как положено, в оси вделаны косы были острейшие, так что получилось две сотни мясорубок. Ну, тут мы луки наши отложили, а вот бронзовые допотопные ножички нам очень даже пригодились. Но нам не столько добивать пришлось, сколько санитарами работать. Злости на них, на персиян образоваться не успело. Больше они сами себя своими косами… А если бы не разведка, чтобы там от нас пеших с этими луками осталось? То-то. Вот так мы прошли Персию.
Бивачные костры горели по всему лугу, спускающемуся к берегу пруда. Край водной поверхности пламенел.
— Через два часа выходим, — сказал Фурцев, отставив пустой котелок. Мышкин — наблюдение, остальным спать.
После чего капитан завернулся
— Спать! — Повторил команду унтер-офицер, сунул за пояс два пистолета, обошел костер, выбирая место для дозорного пункта, и уселся подле растущей на пригорке березки.
Твердило уже сочно похрапывал. Пессимистам хорошо, они всегда уверены в завтрашнем дне. Плахов укрылся полой шинели, но явно не спал, работа возбужденного воображения сотрясала его крупное тело. Колокольников был тих, он лежал так, чтобы можно было наблюдать расположение полевой кухни слева от штабной избы.
Фурцев и любил эти часы тайного одиночества и боялся их. Каждый раз происходило одно и то же, всякий раз он входил в одну и ту же реку. Пытался представить, что происходит ТАМ, там, откуда его изъяли. Мама, отец, сестренка, ребята, работа… Но мысль уклонялась от этой работы, виляла, подползая к омутам наполненным готовым, стоячим ужасом в смеси с жидкой тоской, и оказывалось, что единственный способ не пытать себя изнутри, это размышлять о деле. Конкретно — о предстоящем разведвыходе. И он начинал перебирать детали маршрута по которому они двинутся сегодня ночью. Поле боя он успел изучить за последние сутки очень хорошо, многие валуны и деревья знал в лицо, и теперь мысленно перебегал от одного знакомого предмета к другому.
Фурцев почувствовал, что его тронули за плечо. Голос Мышкина прошептал "пора". Это означало, что до двенадцати осталось совсем немного.
— Буди остальных.
Остальных, в данном случае означало Александра Васильевича. Все прочие, так и не сомкнули глаз. Географ спал на спине, широко раскинув руки, как будто ему снились очертания Евразии.
Построив команду, капитан произвел смотр. Экипировку своим бойцам он сочинял сам. Парики с косицами, гренадерки, кивера и прочее в том же роде, было свалено за камнями в бесполезную кучу. Для разведпохода годилась исключительно егерская мягкая и легкая амуниция. Главное в ней — короткие яловые сапожки. Без правильной обувки в разведчицком деле — гибель.
Ружья собрали все вместе, завернули в два плаща и положили подле валуна в углубление, забросав предварительно мхом. Идти в разведку с этими штыковыми чудами, все равно, что со знаменами, так же заметно. С собою каждый взял по два пистолета, нож, тесак, кресало и запас тонко нарезанного сала. Наилучшая в дозоре еда. Положил на язык и соси, и руки свободны и глаза.
Фурцев еще раз проверил новичков на предмет обращения с оружием. И Плахов и Колокольников показали достаточное владение маленьким шомполом, и пулю с пыжом не перепутали.
— Ну, — сказал тихо капитан, — с Богом!
В тот же момент раздался истошный крик у него за спиной в ночи. В той стороне, где находился штаб. В захлебывающемся потоке слов можно было разобрать только одно: "Убили! убили! убили!"
Кричал поварюга Ражин. Неожиданно бабьим, визгливым голосом. Кричал, выскочив на крыльцо. Рядом появился кто-то с горящей головешкой и стала заметна смутная суета у штабной избы.
— Убили, Господи, убили!
— За мной. — Скомандовал тихо Фурцев.