Огненные Ифриты
Шрифт:
— Какая же, мой брат?
— Здесь та, которую ты знаешь.
— Кто же?
— Царица Савская. Македа.
В глазах царя ничто не изменилось, но бледность вдруг покрыла его лицо. Он выдержал известие спокойно.
— Тебе плохо, брат?
— Нет. Мне хорошо.
Перед вечерним пиршеством Соломон решил в одиночестве погулять по саду. Он ходил по аллее среди прекрасных пальмовых деревьев, одетый как для дома, и о чём-то думал, не замечая, что за ним внимательно наблюдают из-за занавеси в широком дворцовом окне. Никто не смел
Он то опускал голову на грудь, то поднимал глаза к ярко-синему небу Офира, то гладил бороду рукой, то тяжело вздыхал.
Он был уже не юн, и уже не столь прекрасен, как некогда. Но строен и высок. Его щёки, чуть впалые, словно царь иссушал себя аскезой в то время как дарил другим обилие и сладость пищи, потемнели от долгого пути. В волосах уже виднелись нити серебра, а на висках струились дымом пряди времени и долгих размышлений. Лишь борода, которая моложе головы на двадцать лет, была черна, как раньше. Но самой притягательной его чертой являлись его тёмные глаза. Они-то были молоды и мудры, нежны, насмешливы и понимающе-спокойны. В них отражалась вся бездна мира, и в них скрывались тайны бытия. Никто не мог знать из людей, о чём и что думает царь Соломон.
Он остановился, словно в волнении сжимая пальцы пальцами, прижал руки к груди, как будто бы молился, и поднял голову, и глянул в то окно, откуда на него смотрели, как зачарованные, сумрачно-лиловые глаза. Взгляд Соломона приковывал и звал, он повелевал и умолял, тянул струны сердца и пел, как голос арфы: приди ко мне, любовь моя, приди ко мне…
***
Как некогда, был пир. Как некогда, сбивалась в беготне вся поварня, и слуги, и герольды, и носильщики, и виночерпии, и хлебодары. Как некогда, как некогда…
Придворные и знать толпились в залах, во дворах обилие людей, снаружи дворцовой стены полно народу. Ковры ценнейшие устилали садовые аллеи, фонтаны исторгали струи вин. Прекраснейшие сабеянки и знатные женщины Офира съехались со всей страны.
В городе шёл праздник, одаривали нищих, прощали долги, скупали всё подряд у купцов приезжих. На всех углах играли тамбурины, пели флейты, плясали танцоры, жонглировали огненными булавами актёры.
"Ну что ж ты не идёшь, царица Савская? Он ждёт тебя, он знает, что ты здесь."
Я помню эти чудные глаза, я помню это выражение любви и страсти. Я ощущаю ту же дрожь и тот восторг, как в тот момент, когда впервые увидала Соломона. Я трепещу в ожидании того момента, когда мы встретимся глазами, как пьяница трепещет в предвкушении вина. Владеет мною страх, и мука смертная меня терзает: что, если я не покажусь ему такой прекрасной, как некогда была его Маргит?
Звучала музыка, и пелись песни, сидели на возвышении два великих царя двух великих стран.
Смотрел на танцы
Сидел среди подушек Соломон, с улыбкой наблюдая за придворною толпой, за яркостью нарядов, за полнотой столов, за праздником, каких бывало в его жизни несчётное число.
— Чего ты хочешь, Соломон? Не прислать ли к тебе в покои нынче красавиц томных эфиопской знати? Не хочешь ли нубиек знойных, или египтянок стройных?
— Конечно. Как-нибудь потом пришли.
Глаза его блуждали по огромной зале, как будто ничего особенного не ища, а просто отдыхали на роскоши толпы, прекрасной обстановке, великолепии чудесных драпировок, тканей, множества искусных статуй. Скользил взгляд Соломона по бирюзе колонн, по бело-изумрудным плитам пола, миновал прекраснейшие фрески потолка. В глазах его сиял свет праздника, но в глубине их обитала тьма печали.
"Я думала всё будет просто: я сразу подойду, и мы заговорим, узнав друг друга. Так отчего я стою в тени колонн? Что за робость меня сковала? Я убедилась: это он. Но я ли я?"
Слова той песни, что ты мне подарил. Та тайна, в которую проникнуть не дано ни единому из человеков, сколько б ни читали их и сколько б ни судили. Никто не знает, кому написаны слова. Куда она ушла, в каком числе столетий растворилась. Как через много-много лет услышала она ту тайну, которая звалась Маргит. Проснулась и себя узнала. И вновь ушла в свой древний дом. Навеки.
"На ложе моём я искала того, кого любит душа моя, искала его и не находила."
Что за фигура неподвижная притаилась за колонной из лазурита? Чьи одежды белые колышет свежий ветер, приходящий из сада роз? Что за глаза голубиные смотрят из кудрей ночных? Золотыми подвесками украшены они по ободу царской диадемы, и камень синий в ожерелии широком соперничает красотою с лебединой шеей. Та стройность несравненная — зачем же прячется она от мира? Зачем уходит в тень цветущая краса? Как воспою я песню прелести твоей, когда ты прячешь от меня лицо? Приди ко мне, любовь моя, приди ко мне…
Через сотни лет, через множество веков искала тебя душа моя и не находила. Песни пела ветру, говорила ночи, печаль пускала по рекам, как венки лилейные. Глаза мои не наслаждались отражением моим в глазах твоих. Не играли струны сердца, не плакала от радости душа. Смотрела я на звёзды и видела, как улетала птица, унося с собою образ недосягаемый и песню недопетую. Навеки…
Я здесь, я здесь, душа моя. Я вечный странник твой и вечная печаль. Я голос, звучащий в одиночестве ночи, я струны ветра, я плач кукушки, я время, истекающее ниоткуда и уходящее в ничто. Я свет, бегущий среди звёзд, я вода в ладонях, я боль потери, я искра призрачной надежды. Приди ко мне, любовь моя, приди ко мне…