Огненный ангел
Шрифт:
— Молодчик, это что, это что у тебя? На куртке-то у тебя, и у тебя, красавица, на кофте? Кровь-то это откуда? Столько крови, откуда? Вся куртка в крови, и вся кофта в крови. И течёт кровь и пахнет!
При этом ноздри горбатого носа старухи раздувались, вдыхая запах, и она тряслась всем телом или от радости, или от страха. Но мне от этого шипа и от этих слов стало не по себе, а Рената так зашаталась около меня, что могла сейчас же упасть. Тогда я рванулся из крепких тисков обезьяны, опрокинул стол, так что стекла разбились и вода потекла, и, подхватив Ренату одной рукой, другой взялся за шпагу, закричав:
— Прочь, ведьма! не то я проколю твоё проклятое тело, как рыбу!
Старуха же, в неистовстве, всё хваталась за нас, вопя: “Кровь! кровь!”
На шум вбежал к нам сын ворожеи, ударом кулака сшиб свою мать с ног, а нас начал осыпать непристойной бранью. Мне представилось, что такие происшествия были для него не новостью и что он знал, как
Тотчас же я сказал оседлать нашу лошадь, чтобы ехать далее по прерванному пути. Но уже всю весёлость и всю говорливость Ренаты точно кто-то срезал серпом, и она не хотела произнести ни слова и почти не подымала глаз. Когда я помогал Ренате подняться на седло, она клонилась, как надломленный стебель, и поводья выпадали из её рук. Движениями и действиями она, должно быть, в совершенстве напоминала чудесный автомат Альберта Великого [xli] . Так печально выехали мы из Геердта и потянулись по дороге к Рейну.
xli
“Чудесный автомат Альберта Великого”. Альберт Великий построил, после тридцатилетней работы, из разных металлов удивительный “андроид”, который мог двигаться, совершать разные действия и во всём походил на живого человека. Андроид был разбит Фомою Аквинским, учеником Альберта, который заподозрил в машине присутствие дьявольской силы.
Чтобы разуверить Ренату в гадании ворожеи, попытался я тогда изобразить ей всё, что случилось, в смешном зеркале и начал вспоминать всевозможные случаи, о каких только слышал, как предсказания не сбылись или были обращаемы против авгуров: например, о гадателе, который предрёк миланскому герцогу Джангалеаццо Висконти [xlii] скорую смерть, а себе долгую жизнь, но был немедленно умерщвлён герцогом; о человеке, которому провидец объяснил, что он умрёт от белой лошади, и который, хотя избегал с тех пор всяких лошадей, даже гнедых, пегих и вороных, погиб оттого, что на него упала на улице трактирная вывеска с изображением белой лошади; о юноше, которому цыганка точно назначила день и час смерти и который нарочно прокутил к этому времени всё своё пышное состояние и потом, видя, что он разорён, а смерть не приходит, покончил жизнь ударом меча, — и другие подобные истории, которыми тешатся горожане в зимние вечера, греясь около разложенного в печи огня.
xlii
Джангалеаццо Висконти — миланский герцог (1347 — 1402).
Но Рената ничем не выражала, что понимает или хотя бы слушает мои речи, и в конце концов не мог не замолчать и я, и остальную часть пути мы совершили в полном безмолвии. Идя около седла, где сидела, в мёртвом унынии, Рената, я иногда всматривался внимательно в черты её лица, с которыми позднее так свыкся мой взор, и разбирал его, как ценитель разбирает мраморные статуи. Я тогда же подметил, что ноздри у Ренаты были слишком тонкими, а от подбородка к ушам щеки уходили как-то наискось, причём самые уши, в которых поблескивали золотые серёжки, были посажены неверно и слишком высоко; что глаза были прорезаны не совсем прямо, и их ресницы чересчур длинны, и что вообще всё в лице её было неправильно. Судя по лицу, скорей почёл бы я Ренату итальянкой, но на нашем языке говорила она, как на родном, со всеми особенностями мейссенского говора [xliii] . При всём том была в Ренате некоторая особая прелесть, какое-то Клеопатрово очарование, так что уже в тот день, ещё не зная её вовсе, было мне почти радостно только смотреть на неё, — теперь же, вспоминая об ней, не могу я даже вообразить женского облика, который показался бы мне прекраснее и желаннее.
xliii
“Мейссенский говор” считался одним из наиболее чистых диалектов немецкого языка. Общелитературный немецкий язык был создан Лютером, хотя уже на многих изданиях XV в. находим помету: nach rechter gemeinen deutsch [на правильном общенемецком языке (нем.).].
Наконец, после тягостного переезда и после переправы через Рейн достигли мы Дюссельдорфа, столицы Берга [xliv] , города, который так быстро возрастает за последние годы, благодаря заботам своего герцога, и который уже теперь может равняться с красивейшими немецкими городами.
xliv
Берг — некогда самостоятельное герцогство, теперь часть прусской Прирейнской провинции. Дюссельдорф стал столицей этого герцогства в 1511 г.
10
“У льва” (нем.).
Трактирщик, приняв нас за людей богатых, пригласил нас обедать за свой стол, или, как говорят французы, за table d’h^ote [11] , и угощал очень усердно, выхваляя свой добрый Бахарахский рейнвейн [xlv] . Но Рената, телом присутствуя за нашим столом, была думами далеко, почти не прикасалась к блюдам и не вникала в разговор, хотя я и делал всяческие попытки, чтобы вдохнуть в неё дыхание жизни. Я рассказывал о дивах Нового Света, которые мне довелось видеть, о лестницах в храмах майев с изваянными гигантскими масками, о непомерных кактусах, в стволе которых может отдыхать всадник, об опасных охотах на серого медведя и пятнистого унце и об отдельных своих приключениях, не забывая украсить речь или мнениями современного писателя, или стихами древнего поэта. Трактирщик и его жена слушали разинув рты, но Рената внезапно, на половине моего слова, поднялась из-за стола и сказала:
11
общий стол (франц.).
xlv
Бахарах — город на Рейне, славившийся вином.
— Неужели тебе самому не скучно болтать такие пустяки, Рупрехт! Прощайте.
И, не прибавив ни слова, она встала и вышла из комнаты, к большому удивлению всех присутствующих. Тогда мне и в голову не могло прийти рассердиться на её суровые слова и странный поступок, но испугался я только, как бы не захотела она меня покинуть вовсе. Потому, также вскочив и торопливо произнеся несколько извинений перед сидевшими за столом, я поспешил за нею.
В своей комнате Рената молча села в углу, на стул, и осталась неподвижной и безмолвной, а я, уже не смея заговорить, робко опустился подле неё на пол. Так и остались мы сидеть в уединённой комнате, не начиная беседы, и, вероятно, со стороны показались бы недвижным созданием, искусной рукой вырезанным из окрашенного дерева. Слева от нас в два больших открытых окна виднелись черепитчатые кровли извилистых улиц Дюссельдорфа и торжествующая над домовыми крышами колокольня церкви св. Ламберта. Синева вечера разливалась над этими треугольниками и квадратами, разрушая чёткость их линий и соединяя их в бесформенные громады. Та же синева вечера втекала в комнату и обволакивала нас широкими полотнищами тёмного савана, но в темноте только ярче светились полукруглые серьги Ренаты и более отчётливо вырисовывались её тонкие, белые руки. Помню, что я смотрел на неё молча, как если бы не мог произнести ни слова, и что мы долго просидели так в безмолвии и бездействии, пока все кругом не стихло по-ночному.
Наконец, сделав такое усилие воли, как если бы мне надо было принять решение величайшей важности или совершить опаснейший поступок, оторвал я свои глаза от Ренаты и произнес какие-то простые слова, кажется эти:
— Быть может, вы устали, благородная дама, и хотите отдохнуть: я уйду…
Мой голос, прозвучавший после долгого молчания, показался мне неестественным и неуместным, но звуки его всё же сломали тот волшебный круг, в котором мы были заключены. Рената неспешно обратила ко мне своё тихое лицо, потом губы её отклеились одна от другой, и она проговорила несколько слов, почти беззвучных, — так, как выговорил бы свой ответ, под влиянием магического чуда, мертвец:
— Нет, Рупрехт, ты не должен уходить, я не могу остаться одна: мне страшно.
Потом, после нескольких минут молчания, словно бы мысли её катились медленно, Рената прибавила ещё:
— Но она сказала, чтобы мы ехали, куда едем, так как там нас ждёт исполнение желаний. Значит, мы в Кёльне встретим Генриха. Я и раньше знала это, а старуха только прочла в моих мыслях.
Во мне, как огонёк из-под пепла, вспыхнула в ту минуту смелость, и я возразил:
— Зачем быть вашему графу Генриху в Кёльне, если его земли на Дунае?