Огненный плен
Шрифт:
— Из строя должны выйти все командиры Красной армии и коммунисты.
Я смотрел перед собой мертвым взглядом и слышал нервное дыхание Мазурина. Строй не шевелился.
И вдруг я почувствовал, как…
Вечером седьмого сентября сорокового года я закончил осмотр больных и вернулся к ординаторской. Просматривая на ходу карту очередного пациента, я вошел в свой кабинет, скинул халат и вымыл руки. Накинул куртку и вышел. Больница НКВД располагалась неподалеку от моего дома, можно было не торопиться и не думать о
Да, теперь понятно. Моя тяга к красивым женщинам, будь я чуть подурнее, уже давно привела бы к крупному скандалу или тюремному заключению. Человек, как правило, выбирает красивое там, где находится большую часть времени. А я почти все свое время находился в больнице. Медперсонал и пациенты, точнее — их жены и невесты, а также сестры и дочери, окажись я несдержан, получили бы беспредельную возможность мстить мне до скончания века. Но, поскольку я не участвую в любовных передрягах там, где работаю, то есть не клею красоту по первому импульсу, до сих пор все обходилось. Но в тот день я подустал, и защитное реле, отвечающее за принципы благоразумия одинокого мужчины, видимо, не сработало.
На лавочке перед кабинетом, где принимают и оказывают первую помощь поступившим, сидела ослепительная блондинка. Волосы, которые поначалу показались мне платиновыми, на самом деле оказались какими-то невероятно завораживающими блонди-беж. Стрижка под Джуди Гарленд из «Волшебника страны Оз»… господи, да не была ли это сама Джуди Гарленд?
Подойдя, я характерным для безумца взглядом уставился на нее в упор.
— Я не Джуди Гарленд, — посмотрев на меня красными от недавнего плача глазами, сказала она.
— И слава богу. А то я уже решил, что мне пора в отпуск. Но вы красивее Гарленд.
Она промолчала, и я поймал ее взгляд, направленный в дверь кабинета оказания срочной помощи.
— Кого вы привезли?
— Отца.
— Что с ним?
— Сердце.
— У всех сердце, — еще не выйдя из роли циничного спасителя, заметил я.
— У него оно больное, — терпеливо объяснила она.
— Когда доставили?
— Две минуты назад, — сказала она, ощущая необходимость разговаривать потому только, видать, что я служащий этой больницы.
Не раздумывая, я направился к кабинету и толкнул дверь рукой. Знаю — того рыцаря, что во мне, давно пора сжечь на костре, дабы он воду не мутил. Но вот пробивает час, трубит труба, и я, захлопывая забрало, сажусь на коня…
На моих глазах дежурный врач Евдокимов при помощи медсестры Литвинской укладывали в рот мертвенно-бледному больному таблетку нитроглицерина. Ее трудно спутать с другой. Мощность действующего вещества такая, что таблетка похожа на крошку от нее.
Когда человек в своей профессии достигает высокого уровня, его привычки становятся частью жизни. И часто он в компании себе подобных замечает то, на что другой человек не обратил бы внимания. Нигде — ни на кушетке рядом с больным, ни на столе, ни где-либо вообще в кабинете я не увидел только что использованного тонометра. Привычка продолжала работать. Сделав шаг вперед, я ударил по руке Евдокимова, и таблетка улетела под стеклянный шкаф, из которого появилась.
— Александр Евгеньевич!..
— Тонометр! — Скинув куртку, я рухнул на стул рядом с подающим едва видимые признаки жизни пациентом. — Кто такой?
— Из десятого отдела, с Лубянки, — по-сорочьи быстро прострекотала Литвинская. Они трахаются во время смены, я знаю. Но иногда нужно думать и о работе.
Через минуту, спустив воздух, я велел зарядить шприц с кофеином.
— У него давление — сорок на сорок. Одна таблетка нитроглицерина — и давление будет ноль на ноль. Что даст вам, несомненно, повод записать в справке, что больной скончался, несмотря на все предпринятые усилия.
— Александр Евгеньевич… — на Евдокимова страшно смотреть. — Он сейчас умрет.
— Из десятого отдела.
— Не губите, — попросила Литвинская. И как-то странно она попросила, так попросила, что я понял: если не скажешь — дам прямо здесь и сейчас, а этот идиот отвернется.
Поднимаясь и глядя, как в вену чекисту входит кофеин, как учащается пульс его (я продолжал держать его за запястье), я посоветовал:
— В истории болезни можете написать объективно: «Вопреки всем усилиям больной выжил».
— Александр Евгеньевич…
Хорошо, что иногда мне напоминают мое имя. Обычно меня зовут «доктором Касардиным».
Выйдя, я сказал в пространство над головой девушки: «Всего хорошего» — и, не глядя на нее, вышел из больницы. С кем бы мне не хотелось иметь дело такого характера, какой непременно бы имел место, задержись я и разговорись, так это с дочерью сотрудника НКВД из десятого отдела.
Об отпуске я вспомнил не случайно. Через два дня я улетал в Сочи. Первый отпуск на море с того злосчастного дня, когда старик со столбом едва не сломал мне хребет за внучку. И через два дня это случилось. Я встретил женщину…
…Она шла по одну сторону тротуара, я — по другую.
Город Сочи. Где ночи не такие уж темные, если откровенно. Просто — ночи. Я видел и потемнее.
Она шла неторопливо, не боясь. Чего бояться, если уже вторую неделю в санатории я робко смотрю на нее, а когда она пытается поймать мой взгляд, отворачиваюсь. Ей не страшно идти вот так в ночь, по пустынной улице. Потому что я иду сзади. Этот мужчина обидеть не может. Зато, наверное, в состоянии защитить.
Юля рассказывала мне потом, как представляла наше знакомство. До этого все происходило, как на экране кинотеатра при демонстрации немого фильма и при захандрившем тапере. Я молчал, она молчала. Хотя давно ей уже хотелось подойти и сказать: «Ты хочешь меня?»
Она приехала на курорт не парня искать. Юля привезла лечить больного отца. Она была замужем и поехала потому только, что рядом с ней был отец, хотя бы и больной, но сотрудник наркомата. Юлин муж работал в аппарате НКВД, человек был известный, но толку от него, как от мужчины, явно было немного. Находясь с ним за каменной стеной и не испытывая нужды ни в чем, кроме страстной любви, ей хотелось, как это часто бывает с женщинами молодыми и насытившимися благодатью, чего-то необычного, резко отличающегося от тех прелестей, что подавала ей жизнь щедро. Юле хотелось, чтобы на нее напали, а кто-то сильный, с развевающимися на ветру волосами, в пропитанной морской водой — пусть даже несвежей рубашке — это же так естественно, — спас ее. И потом не захотел принять подарка в виде любви. Есть, наверное, такие мужики, думала Юля, только вот черт знает, где та страна.