Огненный столб

Тарр Джудит

— Он может сделать это и здесь.

— Тогда весь дворец узнает. — Иоханан мерил шагами комнату. Остальные, словно оцепенев, наблюдали за ним.

Нофрет единственная из всех собралась с мыслями и заговорила:

— Во дворце никому не интересно, живы мы или нет. Они сейчас смеются над нами, если не пребывают в ярости: шайка дикарей из пустыни набралась наглости угрожать Великому Дому! Для них наша магия — сплошные глупости, шарлатанские фокусы, заурядные, словно скверное пиво на рынке.

— Так велел Господь, — устало сказал Агарон. —

Мы поступили так, как нам было велено.

— Неужели ваш Господь имел в виду, чтобы мы стали посмешищем всего Египта? — спросила Нофрет.

— Непостижим ум Господа, — ответил Агарон. — И неисповедимы его пути.

Остальные забормотали, почтительно соглашаясь. Нофрет неодобрительно покачала головой и вскочила на ноги. Она не собиралась метаться взад-вперед по комнате, как Иоханан, а вышла из комнаты и побрела, сама не зная куда.

У ворот стояла стража: огромные, черные как смоль нубийцы в одеяниях царских слуг. Они не понимали по-египетски или делали вид, что не понимают. Ей объяснили, что она может идти, но только если один из них пойдет с нею. Конечно, только ради ее собственной безопасности.

Ворча, Нофрет вынуждена была вернуться. В саду, по крайней мере, не было вооруженных людей, а стены были слишком высоки, чтобы лезть через них. Прежде она не замечала, насколько мал сад, насколько ограничены его пределы.

Нофрет не слишком удивилась, обнаружив, что она здесь не одна. В саду Иоханан уже не так нервничал, но все же был слишком взволнован, чтобы сесть. Он стоял в тени гранатового дерева, разглядывая ветви, может быть, высматривая спелый плод среди зеленых.

— Еще рано, — сказала она ему.

Иоханан взглянул на нее, холодно, как посторонний человек. Он тоже умел дуться, негодяй.

— Может быть, уже поздно…

— О чем ты?

— Поздно бороться за свободу нашего народа.

— По-моему, им вообще не стоило приходить в Египет.

— У них не оставалось выбора. Была засуха, голод. Наши пастбища опустели. В Египте же было зерно для наших стад, а в его реке достаточно воды, чтобы сохранить наши жизни. И здесь жил наш родич, человек, которого египтяне называли Юйи, попавший в Египет рабом и бывший родней царю. Он предложил нам убежище.

Иоханан рассказывал так, будто сам жил в то время. Но все это происходило задолго до его появления на свет: он родился в Египте, приходился родней царям, но вынужден был работать, чтобы прокормиться.

— Мы не были рабами, — говорил он. — Мы задолжали царю, это верно, но обязались выплатить долг. Мы никогда не принадлежали ему.

— Тогда как же ваши люди дошли до этого?

Иоханан плюхнулся под гранатовое дерево. На мгновение она увидела не высокого величественного мужчину с первой проседью в бороде, а длинноногого мальчишку, каким он был когда-то. Он говорил словно сам себе:

— Мы плодовитый народ. Даже в изгнании, даже связанные долгом царю, который, казалось, становился все больше, по мере того, как мы его выплачивали, мы оставались плодовитыми:

нас становилось все больше. А детей надо было кормить. Они нуждались в крыше над головой. За это нужно было платить. И тогда мы продали себя: не только нашу работу, но и тела, которые ее выполняли. — Он заметил блеск ее глаз. — Нет, другие, не я! Но когда я вернулся в Фивы, побывав на Синае, то обнаружил, что там уже не осталось свободных людей. Все они были порабощены — для удобства, как говорили надзиратели. Чтобы было проще приказать делать то или другое. И после того, как я снова ушел, строителям гробниц было велено собираться в путь: нужно было строить город для живых.

— Пи-Рамзес, — сказала Нофрет. — Город Рамзеса. Стало быть, вы все принадлежите ему.

— Он так считает.

— И вы надеетесь, что царь действительно освободит вас всех только потому, что вы об этом просите?

— Ему лучше уступить нам.

Нофрет взглянула на него так, будто видела впервые.

— Даже ты веришь в это? Две дюжины мальчишек, горстка старейшин, пара жрецов, знающих трюк, который каждый жрец в Египте умеет делать чуть ли не с колыбели — и вы думаете, что можете пошатнуть силу Египта?

— Такой фокус, — ответил Иоханан, слегка скривив губы, — был проделан только для того, чтобы показать, что наши жрецы — тоже жрецы, а не погонщики мулов. Это было только началом.

— Это может стать и концом, — заметила Нофрет, — после того, что Моше наговорил царю.

— Не думаю. Царь, наверное, изумлен не меньше тебя. Теперь, когда его гнев улегся, он, возможно, даже доволен. Ему любопытно узнать, что мы еще можем сделать.

— И что же, последуют новые фокусы? Рука прокаженного, которой жрецы Сета и Собека пугают легковерных? Или превращение воды в вино, либо в кровь, если вы особо много о себе мните? Вы не умеете сделать ничего такого, что убедит царя освободить такое множество полезных для него рабов.

— Ты так думаешь? — Иоханан поднялся. — Что ж, я готов заключить с тобой пари.

— Не знала, что ты игрок.

— Конечно, игрок. Я дважды приходил в Египет. Я женился на тебе.

— Ну хорошо, пусть будет пари. Если выиграю я, мы все умрем здесь. Если выиграешь ты…

— Если выиграю я, мы уйдем свободными. И, как бы то ни было, сделаем это вместе.

— Если только ты отправишь Иегошуа обратно в Синай.

Теплота, возникшая было между ними, снова исчезла.

— Уже слишком поздно, — ответил Иоханан и ушел, оставив ее сидеть и гневно смотреть на то место, где только что стоял.

На другой день после приема у царя явился посланец, заявив, что желает говорить со жрецами из Синая. Он тоже был жрецом, из числа жрецов Амона, тот самый молодой человек, который в ответ на фокус с посохом показал свой. Имя у него было очень длинное, и он разрешил называть себя Рамосом — почти так же, как царя. Послание, которое он принес, исходило прямо из Великого Дома.