Огни Парижа
Шрифт:
– Так вы актриса? – спросила Линетта. Она вспомнила, что мысль о театре мелькнула у нее, едва она переступила порог этого дома.
– Tiens! Неужели я забыла сообщить тете Терезе, что поступила на сцену?
– Я, во всяком случае, от нее этого не слышала, – ответила девушка.
– Mon Dieu! Я сама настолько привыкла, что, вероятно, просто забыла об этом упомянуть. Это было, кажется, в 1858 году, когда я дебютировала в роли ожившей статуи Елены Прекрасной в «Фаусте» д'Эннери. – Она засмеялась. – У меня не было слов, но моя «пластическая красота», как ее называли,
Линетта чувствовала, что Бланш не хвастается, а просто констатирует факты.
– Но если я в Париже имела успех, то в Петербурге я произвела сенсацию. Я полагаю, лесть и аплодисменты вскружили мне голову. Ох, и наделала я глупостей! – Она снова засмеялась, но с каким-то особым оттенком.
В откровенности, с которой она произнесла эти слова, было что-то располагающее к ней.
– А что вы сделали? – наивно спросила Линетта.
Бланш рассмеялась.
– Вопреки всем правилам я решила посетить гала-спектакль, которым заканчивается зимний сезон в Опере. Я хотела, чтобы мой туалет затмил не только всех актрис, но и публику.
Рассказывая свою историю, женщина так мило выглядела, что Линетта не сомневалась, что Бланш действительно в состоянии затмить всех и вся.
– Я нашла как раз то, что мне было нужно, у одного портного, – продолжала Бланш. – Платье было великолепно! Оно пришло из Парижа, и я была уверена, что во всей России не найдется ничего подобного. Как потом выяснилось, оно было заказано императрицей.
Линетта слушала, затаив дыхание.
– Я обезумела! Модельер, у которого я увидела это платье, пытался остановить меня, помешать совершить опрометчивый поступок, но я сунула ему в руку кипу ассигнаций и выскочила из мастерской с платьем.
– И что же случилось потом? – заинтригованная рассказом, спросила Линетта.
– Я надела платье в тот вечер, и императрица весь спектакль смотрела на меня из своей ложи с нескрываемым гневом.
Бланш сделала паузу и закончила:
– На следующий день шефу полиции Мезенцеву было дано распоряжение выслать меня из России!
Какой ужас! – воскликнула Линетта. – Не может быть! Какая жестокость! Неужели платье могло иметь такое значение?
Бланш не стала объяснять, что дело было не только в платье, но и во множестве других подобных обстоятельств, приведших в ярость не только императрицу, но и остальных дам петербургского большого света, и только пожала плечами и небрежно заметила:
– Все это пустяки. Когда я вернулась в Париж, все приняли меня с восторгом, и я поняла, что наилучший способ взять реванш за мои злоключения в России – прославиться на французской сцене.
Бланш рассказывала все это Линетте еще и потому, что девушка была связана с ее любимой тетей, и, обращаясь к Линетте, Бланш словно разговаривала со своей родственницей.
Ей хотелось, чтобы девушка узнала во всех подробностях о ее жизни, пережила вместе с ней все ее испытания, насладилась бы от души ее успехом, как это бы сделала ее любимая тетя Тереза, будь она жива!
– Я брала уроки декламации, – рассказывала Бланш, – и мадам Маршель, пианистка в школе драматического искусства, проходила со мной песенки из Опера-Буфф. – Она сделала выразительный жест руками. – Я заводила знакомства с театральными критиками и знаменитыми актерами и добилась встречи с редактором «Газетт дез'этранже».
– А чем это могло вам помочь? – озадаченно спросила Линетта.
Она изо всех сил старалась понять, о чем ей говорит Бланш, но это не всегда получалось.
– Разве вы не понимаете? Анри де Пер, редактор «Газетт», начал подогревать интерес публики ко мне. Ведь я отсутствовала в Париже почти пять лет, и публика, которая очень непостоянна, могла забыть обо мне.
– И что же он сделал?
– После моего дебюта в Пале-Ройяль «Газетт» за неделю напечатала обо мне по меньшей мере восемь заметок и до самого октября всячески превозносила меня и расточала похвалы моим сценическим образам.
– Как чудесно! – воскликнула Линетта.
– И в самом деле, – согласилась Бланш. – А теперь я выступаю в Фоли-Драматик.
– А можно мне будет вас посмотреть? – с трепетом в голосе спросила девушка.
– Разумеется! Я играю сейчас Фредегонду. Роль хорошая, но в будущем месяце у меня будет роль еще лучше. У меня будет безупречная репутация, и в России пожалеют, что расстались со мной!
– А какая будет ваша новая роль?
– Я буду играть Маргариту в «Маленьком Фаусте».
Бланш взглянула на украшенные бриллиантами часы у кровати и со вздохом сказала:
– Мне пора вставать. Через несколько часов репетиция в театре. Вы поедете со мной и сможете познакомиться с моей будущей ролью.
– Неужели и правда можно будет увидеть, как вы репетируете?
– Ну конечно! А так как вы остановитесь у меня, я собираюсь представить вас Парижу. – Бланш изучающе взглянула на девушку, словно увидела ее впервые. – Снимите эту безобразную шляпку, – произнесла она. – Вы хорошенькая, очень хорошенькая, но ваш костюм ужасен!
– У нас было мало денег, – извиняющимся тоном сказала Линетта, – и потом мы ведь жили в деревне.
Она сняла шляпку, а Бланш тем временем встала с постели.
Линетта смущенно опустила глаза: она никогда раньше не видела женщин обнаженными; ее мать и mademoiselle всегда были очень скромны в присутствии девочки.
Но Бланш совершенно не волновало, что ее насквозь просвечивающая ночная рубашка не скрывала, а, наоборот, подчеркивала наготу, делая ее еще больше похожей на рубенсовскую богиню. Она постояла немного, пристально разглядывая Линетту, и затем воскликнула:
– Вы прелестны, право же, прелестны! В вашем детском личике и светлых волосах есть какое-то особое обаяние! Вместе мы будем составлять любопытный контраст, и это само по себе уже будет забавно. – Бланш усмехнулась и позвонила в колокольчик.
Когда горничная вошла в спальню, Бланш обратилась к ней:
– Я хочу сейчас принять ванну. Вы наполнили ее «Монтебелло»?
– О да, мадам, – ответила горничная. – Двести бутылок!
Заметив удивленное выражение лица Линетты, Бланш объяснила: