Огни святого Эльма
Шрифт:
Капитан пытался подбодрить Софию, но на душе у него была страшная тоска. За все это время он много раз мечтал покончить с собой, однако это было невозможно. Филипп готов был вновь послать проклятье небесам, как тогда у мыса Доброй Надежды.
А в это время к Соне пришел Элай и принес какой-то целебный настой из трав, но она отодвинула чашку с дымящимся напитком и сказала: «Я пока хочу отдохнуть». Ее любимый сверкнул глазами и молча вышел.
Повар еще приносил какую-то вкусную еду, но Соню это даже не заинтересовало. «Убери эти объедки», — сказала она, показывая на накрытый стол Даниле, и снова отвернулась.
Глава 16
Новый
Было уже семь часов вечера. Даня открыл окно, чтобы немножко проветрить, и вдруг услышал, что кто-то говорит по-русски.
Он вышел, потом вернулся. «Соня, пойдем! Смотри, там такой забавный батюшка пришел».
«Какой батюшка?» — спросила Соня. В это время послышался какой-то пьяный голос: «Эй, я спрашиваю, сколько стоит вход в этот музей? Я хочу осмотреть, приобщиться к культуре, показанной, хотя и в кривом зеркале современного шоу, но все-таки имеющей какие-то отголоски реальности совершающегося по промыслу Божьему исторического процесса».
Эта витиеватая речь немножко оживила и заинтересовала Софию. Она протянула руку, Данила резко поднял Соню со стула и шепнул ей в ухо: «Тише!». Брат и сестра вышли вместе на палубу.
Посередине трапа, пошатываясь, стоял высокий человек в облачении православного священника. На нем был подрясник, епитрахиль, поручень и наперсный крест, болтавшийся где-то за плечом.
Cвященник был сильно пьян. Он раскачивался посередине трапа, грозя опрокинуться в воду. Батюшка был довольно высокого роста, широкоплечий, небольшая борода клином льняного цвета, такого же цвета усы, редкие волосы, обрамляющие лысину. Типично русское лицо с довольно правильными чертами, может быть, с чуть удлиненным носом, полноватыми губами, но в общем, красивое. Большие голубые глаза, высокий лоб. В общем, довольно привлекательная внешность, но сейчас она была несколько испорчена пьяной мимикой, всклокоченной бородой и некоторой нездоровой припухлостью.
Священник произносил свои тирады, его слушали матросы, столпившиеся на палубе. Уже многие обитатели Летучего Голландца к тому времени вернулось из так называемого условного увольнения. Они отвечали незнакомцу насмешливыми репликами на голландском языке, смысла которого священник не понимал по незнанию языка, а иронического подтекста не мог воспринять по причине сильного опьянения.
«Здесь никто не говорит по-русски! — наконец произнес он. — Зачем делать музей в Петербурге, если нет русского смотрителя? Это неправильно с коммерческой точки зрения. Здесь что-то не так!» Он шагнул на борт парусника и встал на палубе. «Однако, я вижу, что музей не плохой. Все натурально — и костюмы, и оснастка корабля, и даже запах. Неплохо, артистично сделанное шоу».
«Батюшка, это не шоу, — сказал, наконец, Данила. — Это действительно старинный корабль».
«О, вы говорите по-русски! Слава Богу! — закричал священник. — Отлично. Настоящий парусник! Из него сделали музей. Я понимаю, но каким чудом он сохранился?»
Батюшка видно очень обрадовался, что нашел себе собеседников, с которыми можно выговориться.
Священник еще раз недоуменно осмотрел корабль. «Вы мне объясните, мои юные друзья, что это все означает? Что это за музей? Откуда приплыл прекрасный корабль с таким не очень приятным запахом? В нашей настоящей жизни есть много удивительного, но все же все старо как мир. Все делается для выгоды, для продажи, ради сиюминутных скоротечных радостей нашей короткой земной жизни. И в таком случае я не понимаю, зачем надо было имитировать такой неприятный запах, ведь это будет отпугивать клиентов».
«Пойдемте, святой отец, к нам в каюту. Мы все объясним и угостим вас, — сказала Соня. — А вы нам расскажите про себя или про Петербург», — добавила она неуверенно, словно не знала, какие темы ближе их новому знакомому.
«Что про него рассказывать, мои юные друзья?» Батюшка, шатаясь, последовал за ребятами, при этом он пьяным голосом пропел: «То ли православная столица, то ли окаянный Вавилон».
Соня и Данила провели священника в свою каюту. «У вас тут уютно. Благослови, Господи. Как хорошо!». Данила тут же налил священнику стакан вина. «О, благодарю», ответил служитель церкви и встал, пошатываясь, прочитал молитву, сел и одним духом осушил стакан.
«Спасибо, добрые молодые люди. Я несчастный человек», — батюшка небрежно откусил кусочек бутерброда и опять наполнил стакан.
«Вы гостеприимные молодые люди. Это так редко в наши дни, когда каждый за себя и такое растление нравов. Я несчастный человек, — повторил он и осушил половину второго стакана. — Я разрываюсь между своим служением и сребролюбием, которое мне навязывает жизнь и мои родственники. Да что валить на родных, я сам корыстен. Правильно, в Евангелии сказано: нельзя служить Богу и мамоне».
«А что значит это последнее слово?», — спросил Данила.
«Мамона означает богатство. В языческих верованиях это был бог обогащения. Христос людей, которые сердцем преданы страстью корыстолюбия, называет служителями мамоны. Это правильно».
Соня увидела, что батюшка уже совсем забыл, что хочет расспросить у них про корабль, а настроился изливать душу. С одной стороны, отец Олег производил какое-то жалкое впечатление в истрепанной священнической одежде со всклокоченной бородой и ссадиной на испачканном лице. Облачение служителя Церкви предполагает достоинство, величие, а здесь оно сочеталась с пьяной слезливостью.
С другой стороны, в нем чувствовалась, несмотря ни на что, убежденность, что-то особенное за душой, поэтому Соню, как всякую женщину, заинтересовал оригинальный человек. Ей захотелось отвлечься от своих проблем, и не было никакого желания говорить про проклятый парусник.
«Расскажите о себе», — сказала София.
«Да? Вам правда интересно?» — ответил батюшка и с виноватым видом потянулся к бутылке.
Соня мягко остановила его: «Подождите, вы опьянеете. Давайте лучше поговорим. Как вас зовут?»
«Олег. Олег Сидоров. Да, тяжело мне рассказывать. Я не выполнил свое предназначение, которое я предначертал себе с детства и то, которое принял потом. И сейчас оказался в жизненном тупике».
«Расскажите, — сказала Соня, — вам будет легче».
«Если по порядку, то все это началось, когда мне было двенадцать лет в 1985 году. Отец у меня был полковник КГБ. Я ходил в школу, в меру хулиганил, учился средненько. Обычный парень с в меру домашним, в меру дворовым воспитанием. Я считал более достойным того, кто смелее и лучше дерется. В общем, так. Собирался вступать в комсомол, хотя моя верующая мама была против.