Огонь на ветру
Шрифт:
– Резким ударом можно сбиться с рисунка или рваный след проложить. Чёткость при повторной выколотке появится, – снова проговорил Бека.
Сказанные негромко слова что-то нарушили в мастерской. Шота отбросил перо, вскинул над головой руки.
– Будь прокляты все неудачи, что готовы обрушиться на головы моих героев и на мою вместе с ними.
Шота встал, подошёл к тому краю стола, где работал Липарит. Поднял на свет отшлифованный крупный рубин. Камень вспыхнул кроваво.
– Царь камней, – сказал Липарит. – Арабы верят, что рубин излечивает от всех болезней и возвращает былую силу.
– Мне больше по сердцу предание, живущее в Индии.
Шота заговорил, словно начал читать страницы раскрывшейся перед ним не видимой никому книги.
– Жарко пылает раскалённое солнце. Воют и кружат горячие вихри. Это боги бьются на небе. Ураганом летят они друг на друга, рубят и колют в пылу жаркой схватки. Падают капли тяжёлой крови, падают вниз, падают в реку. Разрезают глубокие воды, разбивают отражения пальм. И спекаются капли в воде под лучами палящего солнца, превращаются в камень рубин, горят кроваво-красным огнём.
– Князь и амирспаласар Закарэ Мхаргрдзели шлёт привет этому дому и желает всяческих благоденствий.
В мастерскую через веранду вступил одетый в тёмное человек. Он назвался слугой амирспасалара и попросил господина Шота пожаловать к князю.
– Ступай. Следом приду, – сказал Шота.
Сопротивлялись сегодня строки, отказывались звенеть внутренним звоном. Слова не светились солнцем и кровью, как упавшие в реку камни. Шота с облегчением бросил исписанные листы и, распрощавшись, отправился в нижний город, в дом, похожий на башню.
– Прости, мой Шота, что послал за тобой слугу, и дважды прости, если оторвал от важнейшего из занятий – стихосложения, – такими словами встретил его Закарэ, едва Шота переступил порог Коврового зала, куда провели его слуги. Великолепные, в цветах и узорах ковры на стенах и на полу дали название просторному помещению.
– Я счастлив получить приглашение великого амирспасалара и дважды был бы счастлив, если бы не думал, что он позвал меня из-за дел, – в тон ответил Шота.
– Воистину говорят, что поэты видят сокрытое под землёй и спрятанное глубоко в сердце. Сколько дел навяжу я тебе сегодня, поэт и казнохранитель? – Закарэ расхохотался.
– Три, – быстро сказал Шота.
– Пронеслась стрела мимо цели. Всего только два, да и то, если одно из них дело, то другое – лишь просьба. Но вначале о деле, без него не посмел бы обеспокоить. Брат Иванэ тебя повсюду разыскивал. Не сыскав ни дома, ни в казначействе и зная про нашу дружбу, просил передать вот это.
Закарэ протянул свёрнутый в трубку пергамент. Шота расправил, прочёл: «Я, Тамар, царь и царица апхазов, ранов, кахов и месхов, в царствования нашего седьмой год, месяца июня, двадцать шестого числа, ради достоинства и величия нашего пожелала…»! Далее следовало указание выдать из царской сокровищницы жемчужных зёрен по счёту для украшения конской упряжи свиты, состоявшей из молодых женщин и дев.
Траты царя царей были огромны. Никакие деньги не жалелись для поддержания пышности и великолепия двора.
Пастухи у костров любили рассказывать, что пожелала однажды Солнце Тамар посмотреть, как растут горы. Воля царицы – для всех закон. Только горе не прикажешь: явись. Думали-думали, ничего не придумали. А девушки свиты скинули с ног расшитые золотом туфли-коши, наполнили песком и землёй и пошли одна за другой в кучу ссыпать. Вот и выросла на глазах царицы гора.
Гора под названием Коши в самом деле высилась близ Телави. Правда, появилась она, как и все остальные горы, в изначальные времена. Но правда и то, что юным девам в свите царицы цариц не имелось числа.
Закарэ хлопнул в ладони. Вошёл слуга, подал Шота перо и, дождавшись, когда начальник сокровищницы скрепит пергамент подписью, с поклоном принял упруго свернувшийся свиток.
– Отнесёшь к князю и управителю всем царским хозяйством Иванэ Мхаргрдзели, – сказал Закарэ слуге и обернулся к Шота:
– С первым делом управились без затруднения, дорогой Шота. Что же касается моей просьбы, то, помнишь, ты как-то упомянул о боевом приёме, которому научился в Константинополе. Расскажи, как всё получилось.
– Получилось всё из-за песни, господин мой и друг. Проходил я раз мимо русского подворья, слышу – песню поют. Лад чужой, непривычный. Звуки волнами плещут, зовут в бескрайние дали. Я зашёл, поклонился. «Звуки, – говорю, – как волны или жемчужные зёрна раскатываются. Сделайте милость, скажите, о чём слова повествуют?»
– Кто же расположился на подворье?
– Русские торговые гости. Я по-гречески спросил. Из тех, кто с Византией торгует, многие греческий знают.
– Прости, что перебил пустым вопросом. Продолжай.
– Торговые гости на поклон мой ответили. «Песня, – говорят, – воспевает подвиги славного витязя, Добрыней прозываемого. Бился он важно, ударом с носка владел», – «Что за удар?» – говорю. Гости в ответ рассмеялись: «Затрудняемся на словах объяснить». – «Покажите». – «Обидеть боимся. Ты – грузин, одной с нами веры, схожих обычаев». Долго я упрашивал. Много слов произнёс. Наконец один вызвался.
– Показал?
– Показал.
– И что же?
– Я с пола поднялся. Прошу: «Давай снова попробуем». Второй раз поднялся – снова прошу. И в третий раз мы силой померились без всякой для меня славы. А после четвёртой схватки он на полу возлёг. Торговые гости меня похвалили. «Выходит, недаром персы в старину называли грузин „гурджи“. Гурджи – „сильные“ значит», – сказали они.
– Вот чохи, Шота. Оденемся, как положено, и покажи приём.
Только сейчас Шота разглядел на тахте две борцовские чохи с короткими рукавами. Тыльной стороной ладони он провёл по тёмной полоске коротко стриженной бороды – жест, всегда служивший у него знаком смущения.
– Уволь, господин. Сила и ловкость твои известны. Однако удара с носка ты не знаешь, и я, тростинка перед тобой, могу ненароком тебя уложить.
– Три раза уложишь, на четвёртый – сам на полу полежишь. Не заставляй долго просить и повторять весь тот разговор, что провёл ты на русском подворье.