Огонь сильнее мрака
Шрифт:
– Интересно, как они там, – вслух произнес Джон. Он не ожидал, что Джил ответит, но совсем не удивился, когда та сказала:
– Это уж никто не знает.
Я знаю, подумал он. Они там счастливы, как последние дураки. Шкатулка дождалась своего глупца... И я сейчас, пожалуй, счастлив, и тоже – как последний дурак. Только жрать охота.
– Придем – яишню сготовлю, – отозвалась Джил, и Джон опять совсем не удивился.
Поев, они легли спать.
Конец второй истории
История третья. Великий Моллюск
Джон ненавидел опаздывать. Перед тем как выехать, он целое утро провел над картой, дважды
И вот уже пробило двенадцать, а Репейник все топал по хрустящей гравийной дорожке, осыпаемый липовым цветом и провожаемый криками соек. Аллея была создана отнюдь не для пеших прогулок. Предполагалось, что гость, подъехав к воротам, не будет легкомысленно прощаться с кучером, да и вообще не вылезет из коляски, а, дождавшись, пока откроют ворота, покатит дальше, любуясь облачной зеленью липовых крон. Или, скажем, перебросит рычаг трансмиссии и, весь окутанный седым паром, въедет в ворота на рокочущем мобиле с позолоченным котлом. Лошадь, думал Джон, нахлобучивая шляпу на лоб, проскакала бы всю аллею за минуту. Да чего там, даже мобиль минут за пять допыхтел бы…
Аллея повернула, и Джон увидел особняк. В последнее время стали модными дома «под старину»: массивная кладка, вымоченные в морской воде плиты облицовки, скульптура на крыше – непременно с отбитым носом или без рук, словно пострадала при бомбардировке. Дом, перед которым стоял Репейник, был взаправду старым. От него веяло холодом времени. Он пах, как древняя скала: мхом, плесенью и вечной каменной жизнью, которая скучней самой смерти. На крыше не было скульптур – только два почерневших щербатых дымохода. Черепица не отличалась цветом от стен, а стены не отличались цветом от земли. Дом подавлял все живое, довлел над местностью, умерщвлял разум. Лужайки перед современными домами обычно бывали выстрижены, как темя новобранца; здешняя лужайка, казалось, выглядит аккуратно просто оттого, что трава боится расти.
Джон снял шляпу, пригладил волосы и присмотрелся к дверному молотку. Бронзовая колотушка смотрела хищно: не то рыба, не то зверь, вся в завитушках и с открытой зубастой пастью. Чтобы постучать молотком, надо было сунуть руку зверюге прямо в пасть и взяться, судя по ощущениям, за язык. Репейник постучал. Тут же, словно Джон привел в действие потайной механизм, дверь открылась, на удивление легко и без малейшего скрипа.
За дверью стоял высокий старик. Он держался прямо, расправив широченные плечи и гордо подняв голову, как в молодые годы, когда, наверное, был могуч и крепок, словно гранитный памятник. Но грудь его, затянутая в белый сюртук, была впалой, и в руке старик сжимал трость. Глаза он прятал за большими очками с дымчатыми стеклами. Старик протянул огромную ладонь и сказал:
– Хонна Фернакль. Покой вам.
– И вам покой, – отозвался Джон, пожимая руку. – Джонован Репейник, частный сыщик.
Как-то Джон зашел на выставку современных машин и там, среди прочего, нашелся автоматон – движущийся агрегат, доподлинно похожий на человека. Агрегат был способен произнести несколько фраз о погоде, снять в знак уважения к публике шляпу с медной блестящей головы, мог станцевать коротенькую мазурку и пожать кому-нибудь руку, если найдется на такое пожатие
Вот что настораживало еще больше:
СЫЩИК ОЖИДАНИЕ ВОЗМОЖНОСТЬ СИЛА ВОЗМОЖНОСТЬ ТОРОПИТЬСЯ ВРЕМЯ ОЖИДАНИЕ ТАЙНА
У всех мысли текут, как река, и Джон, прикасаясь к людям, всегда чувствовал себя пловцом, который ищет нужное течение. С Хонной было не так. Образы нахлынули на Джона разом, единой лавиной: нечто подобное Репейник встретил однажды, когда читал шизофреника в больнице. У того в голове словно бушевал смерч, ревущий вихрь бреда. Джон еле вынырнул тогда из этого вихря, заплатив за контакт жестокой мигренью. Совсем по-другому обстояло дело с Хонной: его ум был словно водопад, прозрачный и стремительный. Он оглушал и увлекал за собой, но не вызывал страха. Кроме того, Хонна, казалось, был начисто лишен эмоций, и, разорвав контакт, Джон с удивлением понял, что у него не болит голова.
– Без помех добрались? – спросил Хонна, отступая вглубь дома.
Джон прошел внутрь.
– Благодарю, – сказал он. – Отличная у вас аллея.
Хонна степенно кивнул.
– Липы еще при отце сажали, – сказал он. – Отец уж тридцать лет как почил. А липы – стоят.
Убранство холла было строгим. Пара картин, глядящих друг на друга с противоположных стен; развесистая люстра под потолком, разрисованным облаками; задумчивые женские статуи по углам. Из холла на второй этаж вела лестница шириной с хорошую дорогу. Фернакль поднимался, касаясь рукой перил.
– Служанки в город отправились с утра, по магазинам, – сообщил он, преодолев верхнюю ступеньку. – Прошу простить, хозяин из меня никакой…
– Ну что вы, – сказал Джон.
Вслед за Фернаклем он прошел по узкому коридору, отделанному шелковыми красными обоями. В конце коридора Хонна тростью распахнул дверь, и они вошли в маленькую комнату. Обои здесь были весёленькими, в мелкий синий цветочек.
– Мой кабинет, – сообщил Хонна. – Берлога, так сказать, холостяка…
Первое, что увидел Джон – жаркий камин. Напротив камина раскинулись массивные кожаные кресла, а между креслами стоял утлый журнальный столик, накрытый для чаепития. Вдоль стен до самого потолка высились шкафы, полные книг. Когда-то мать учила Джона, что, войдя в чужой дом, прежде всего надо смотреть на книжные полки: так быстрей можно составить мнение о хозяевах. Библиотека Хонны Фернакля стоила того, чтобы на неё взглянуть. Здесь были древние фолианты с облезлыми золотыми литерами на лохматых корешках; рядом, как гвардейцы на параде, теснились собрания классиков в одинаковых мундирах-обложках; строгие университетские издания соседствовали с разукрашенными сериями беллетристики. Отдельный шкаф занимала периодика: стопки подшивок с хитрыми шифрами.
– Изволите чаю? – спросил Хонна. Он стоял у столика, держа в руках пузатый фарфоровый чайник.
Джон оторвал взгляд от частокола корешков с золотым тиснением.
– У вас тут «Энциклопедия оружейного дела», – сказал он. – Редкая вещь, особенно в наших краях. Чай буду, спасибо.
Хонна улыбнулся. У него было лицо, будто слепленное на заказ талантливым скульптором – породистое, с крупными чертами. Если он улыбался, то получалась настоящая улыбка, широкая и щедрая. Никаких кривых ухмылочек, никаких усмешек.