Огонь сильнее мрака
Шрифт:
Выйдя из ванной, Джон принялся собираться. Испорченную куртку он бросил в корзину для прачечной, а из шкафа извлек другую, с высоким воротом и кучей разнокалиберных карманов. Под куртку пристроил кобуру с револьвером, на пояс повесил нож. В самый глубокий карман пошли гравюры из папки. Как пить дать, Олмонд появлялся в любимом кабаке не один, а с коллегами, и бармен мог узнать их на портретах. Собравшись, Джон с минуту постоял в прихожей, в раздумьи стиснув зубы и поигрывая желваками. Приняв решение, вернулся в гостиную. Здесь у Джона был низенький диван, рядом с диваном стоял понурый торшер, который давно пора было заправить керосином, тут же пылился разлапистый стеклянный столик, а напротив, над камином, висело полотно «Хальдер Прекрасная приветствует новых вассалов Северной Энландрии». Копия, разумеется: оригинал сгорел во
Граждане Островной республики могли перемешаться в пространстве только с помощью наземного транспорта, судов и дирижаблей. Телепортация каралась конфискацией рабочего устройства, а также тюремным заключением – от пяти до десяти лет (согласно решению суда). Поэтому барыги на чёрном рынке драли бешеные деньги за шарики-телепорты. У Джона хватило финансов лишь на самые простые, однозарядные телепорты – как-то, по случаю, он купил таких четыре штуки у старого знакомого, пройдохи-бармена, промышлявшего торговлей амулетами, "глазками" и тому подобными запрещёнными приборами. Один из шариков вскоре пригодился в весьма непростой ситуации, так что теперь их оставалось всего три. Прибор считался довольно простым в обращении. Чтобы привести его в действие, сперва нужно было сжать шарик в кулаке, так, чтобы шипы проткнули кожу: катализатором магической реакции служила кровь. Затем полагалось зажмуриться и точно, в деталях представить местность, куда хочешь переместиться. И, наконец, вместе с шариком в руке следовало держать что-то, принадлежащее той самой местности: если ты хотел телепортироваться в лес – то ветку с дерева из этого леса, если в пустыню – то горсть песка из пустыни. Это называлось «взять якорь».
Телепортация заслужила славу весьма небезопасной магии. Бывали случаи, когда замечтавшегося телепортера уносило в неведомые края. Кроме того, при активации вокруг шарика возникала сфера перемещения – замкнутое пространство диаметром около трех ре. Всё, что попадало в эту сферу, переносилось на новое место – воздух, пыль, насекомые, почва из-под ног – а всё, что не попадало, оставалось на месте. Поэтому, телепортируясь из пункта «А» в пункт «Б», не стоило размахивать руками или прыгать, иначе руки или голова могли остаться в пункте «А» – ровно, чисто срезанные… Но, при всех опасных неудобствах, работали шарики быстро и безотказно – что и требовалось для самозащиты. Кроме того, они были одноразовыми, рассыпались после использования, а это было удобно в смысле общения с полицией: нет улики – нет и преступления. Джон испустил долгий свистящий вздох и бережно переместил шарики в боковой карман с клапаном. Якорь! Где бы взять якорь? Взгляд облетел комнату и остановился на подоконнике, где стоял в треснувшем глиняном горшке чахлый, вопиющий о поливке фикус. После недолгих раздумий фикусовый листик был присоединён к шарикам в кармане. Теперь всё стало как надо.
Джон закрыл сейф, повесил картину на место и вышел из дома.
В «Пьяном коне» посетителей оказалось, по раннему времени, всего четверо. Один сидел за стойкой, уставившись в незримые для остального мира дали, и время от времени отхлебывал из стакана. Другой устроился за столиком у окна и пристально изучал винную карту. Третий и четвертый о чем-то тихо препирались в углу. Никто из этой четвёрки не походил на бывших подопечных Хонны Фернакля, поэтому Джон позволил себе расслабиться. Место у входа было не самым уютным, зато отсюда просматривался весь зал. Заведение и впрямь оказалось дорогим, бродяга не ошибся: на полу вместо грязных опилок лежали коврики, откуда-то тихо гнусавил патефон, а барменша – за стойкой обреталась крупная тетка лет сорока – была затянута в белую сорочку и носила на шее крохотную бабочку. Как только Джон занял столик, подошел официант в переднике – чистом и даже, кажется, накрахмаленном. Репейник заказал пастуший пирог, запечённые в фарше яйца и светлое пиво.
Еду принесли быстро. Джон не спеша расправился с ужином, поглядывая на развешанное по стенам старинное оружие. Здесь были длинные пехотные
Джон положил на стол деньги, встал и подошел к стойке.
– Полиция? – буркнула, не поднимая глаз, барменша.
– Сыщик, – сказал Джон.
– Гильдия?
– Нет, – сказал Джон, – я сам по себе.
– Тогда ладно, – сказала барменша. У неё было круглое лицо с крестьянским носом-шишкой и пухлыми губами. Над левой бровью виднелся розовый шрам. Открыв шейкер, барменша налила прозрачной жидкости в высокий стакан. Джон порылся в карманах, отсчитал пятнадцать серебряных форинов и, сложив монеты столбиком, звякнул ими о стойку.
– Однако, – заметила барменша. Всё так же не поднимая глаз, она ловким округлым движением сгребла монеты.
– Если сговоримся, будет ещё, – посулил Джон.
– Да как скажете, – ответила барменша. – Лишь бы не из полиции.
– А что, легаши уже про «чернобурку» знают? – удивился Джон.
Его собеседница только махнула рукой.
– Я вам верю, – сказала она.
«Ещё бы, – подумал Джон. – Полицейский шпик бы тебе небось денег не дал, а предложил в отделение пройтись или пригрозил санинспекцией. А ребята из Гильдии сроду пятнадцать монет не отвалят – у них расходы казённые, за каждый форин отчет держать надо». Он отпил из стакана. В стакане была чистая вода.
– Меня зовут Ульта, – сказала барменша.
– Джонован, – представился Репейник.
– Что у вас? – спросила Ульта.
Джон вынул из кармана сложенные вдвое гравюры и бросил на стойку. Барменша смела гравюры таким же точным и незаметным жестом, как до этого – деньги. В это время к бару подошли трое молодых клерков – шумных, с расстегнутыми воротничками, только-только со службы. Ульта отошла их обслужить. Минут десять она разливала пиво из краников с разноцветными эмблемами, принимала деньги и выдавала сдачу, вежливо улыбаясь остротам молодежи. Освободившись, она вернулась к Джону, вынула гравюры из-под стойки и стала рассматривать, подолгу держа в отставленной руке и дальнозорко щурясь. Закончив, вернула бумаги Джону – все, кроме одной.
– Только одного знаю, – сказала она категорично, – вот этого.
Уверенно хлопнув ладонью, она выложила последнюю гравюру на стойку. Это был портрет Хенви Олмонда.
Джон удовлетворенно качнул головой.
– Давно заходил? – спросил он небрежно.
Барменша пожала плечами.
– Да каждый день тут обедает. Порой ночной колпак пропустить заскакивает. Хотя… Вроде бы, вчера не появлялся. Да, точно, вчера не был. Но позавчера – зашел, спросил тёмного эля и орешков, посидел, еще заказал, еще посидел… расплатился, чаевых дал. Часов в одиннадцать ушел.
«Позавчера!» – эхом отдалось в голове у Джона.
– Сегодня, может статься, придет, – продолжала Ульта.
Джон оглядел зал. Облюбованный столик у окна пока никто не занял. В планах была поездка в Ганнвар, обыски домов, но все это стоило начинать с завтрашнего дня. А сегодня... Репейник достал часы. Семь-двадцать, хм. Отчего бы не провести вечер в военных декорациях, посматривая на благородную публику и потягивая доброе пиво?
– Знаешь, Ульта, – сказал он, – налей-ка мне того самого эля, который он пьёт, да насыпь орешков. Я вон там посижу.