Огонь сильнее мрака

Герасименко Анатолий

– А как же твоя мать? – спросил он, глядя сверху на Джил. – Так и останется без зелья?

Джил молчала. Репейник прошелся по примятой траве – десять шагов туда, десять обратно. Гнев постепенно выветривался. Солнце грело затылок, в высокой траве шуршали ящерицы. Джил подтянула к груди колени и, отвернушись, уткнулась носом в плечо.

– Давай уйдём, – невнятно попросила она. – Уедем куда-нибудь. Просто уедем. Спрячемся, отсидимся. А этого… лотрашти я убью. За доктора. За ту девку. За всех.

Джон вздохнул, вновь опустился на траву и осторожно обнял Джил. Она не сопротивлялась, но и не ответила объятием, все так же сидела, обхватив колени и пригнув голову. Джон выждал несколько минут и негромко сказал:

– Послушай.

Ну что толку сейчас спорить. Он ведь ничего не сказал пока.

– Скажет, – глухо ответила Джил.

– Скажет – не скажет… Давай так: ты его сейчас убивать не будешь. Посидим здесь, подождём пару дней. В городе нынче всё равно опасно появляться. Жратва у нас тут есть, крыша над головой – тоже. Подумаем, поговорим.

Джил не ответила. Джон закряхтел.

– Мне тоже не по душе вся эта перспектива, – сознался он. – Правда, не думаю, что у Хонны так быстро всё получится. Люди нынче недоверчивые, от богов отвыкшие. Может, у него вообще ничего не выйдет. В любом случае, даже если Фернаклю повезёт с его планом, пройдет немало времени. Это одного валлитинара сколько приготовить надо! А Хонна – всё сам будет, помогать некому. Так что…

Джил по-прежнему молчала, но уже как-то по-другому. Джон понял, что она ждёт продолжения.

– Так что предлагаю для начала дождаться, чего там Олмонд расскажет, – закончил он. – А там и решать. По зрелом размышлении.

Джил не ответила.

– Ещё остается проблема с па-лотрашти, – напомнил Джон. – Они все живы, они на нас злы, и будут искать. Либо Хонна их убьет, либо нам самим придется. Что-то я не уверен в наших возможностях.

Джил упорно хранила молчание, и Джон решился – ну, не соврать, но покривить душой.

– Можно ещё так, – предложил он. – Можно узнать, где лаборатория, пробраться туда, взять столько валлитинара, сколько унесем, и сделать ноги. И принести всё твоей матери. А? Что скажешь?

Джил вздохнула, высвободилась из объятий Джона и поднялась на ноги.

– Ладно, – сказала она. – Уговорил. Давай подождём. Надо и впрямь все обмозговать. Но ждать будем недолго. Два дня – крайний срок.

Солнце припекало. Джон украдкой вытер лоб.

– Договорились, – сказал он.

***

Время до вечера тянулось нескончаемо. Репейник даже подумывал, что часы у Джил сломались и идут медленней обычного, но солнце на бледно-голубом небе было с часами заодно и ползло еле-еле, словно увязшая в меду пчела. Сыщики развели перед церковью костер, подрумянили на веточках грудинку, испекли картошку. Насчет яиц вышел спор: Джил предлагала зажарить их на плоском камне, Джон стоял за то, чтобы испечь. Каждый остался при своём, но, пока Джил искала подходящий камень, Джон зарыл пару яиц в угли, предварительно наколов кончиком ножа, чтоб не взорвались, и, когда девушка вернулась, её ждало готовое яйцо в серой от золы скорлупе. За всеми хлопотами прошел от силы час. Потом долго, не спеша ели – ещё минут сорок. Потом валялись в траве, глядя из-под ладоней на жаворонков в небе – ещё полчаса. Джил, належавшись, отправилась в лес – по её словам, здесь росло полным-полно ежевики. Пока не было русалки, Джон прохаживался перед церковью, поглядывая время от времени в темный провал окна. Если встать чуть наискосок, в окне становился виден Олмонд, привалившийся к колонне. Он сидел, не шевелясь, не издавая звуков. Джон курил, думал своё.

…Хонна Фернакль, значит, у нас не просто богач-меценат, а благодетель с мировым размахом. Куда там профессоров-эмигрантов подкармливать! Ему, Великому Моллюску, целые континенты осчастливить не терпится. Жаль, что так вышло с островом Па, ну да ничего – вон какое поле для работы, миллионы страждущих в одной Энландрии. Джону вспомнились собственные слова, произнесённые тогда, на чердаке: «Пока человек хочет добра для себя – всё нормально… Вот возьмем Хонну Фернакля… Личное добро совпадает с общественным...» Репейник

усмехнулся. Сильней ошибиться было нельзя. Нет, ясно, что Тран-ка Тарвем не за просто так дарует людям вечное блаженство: взамен он получит абсолютную власть, а, если верить бедному покойному Иматеге, этого добивался любой бог из всех живших.Выходит, здесь как раз личное и общественное совпадает. Но желание творить добро в мировых масштабах никогда добром не кончалось. Всегда появлялись какие-нибудь сопутствующие общему благу обстоятельства, в лучшем случае сводившие это самое благо на нет, а в худшем – обращавшие всё в кровавый кошмар. Вот и в случае с валлитинаром: глобальное счастье будет выцежено из крови замученных людей. Конечно, никаких других способов добывать эликсир не откроют, в это даже Джил не поверила...

Ох, да, Джил. Ещё и с Джил трудности начались. Вот что с ней делать?Простодушная девочка считает, что мы можем встать на пути у Тран-ка Тарвема. Порешим Олмонда – и никакой новой эры не наступит. Да ведь на нас свет клином не сошелся; допустим, откажемся мы от расследования, так ведь Хонна кого-нибудь другого наймет – если уже не нанял. И этот загадочный аптекарь тоже не будет сидеть сложа руки. Слишком долго валлитинар был тайной за семью печатями. Видно, настало время для всего человечества познать счастье – пусть это даже будет счастье, дистиллированное из чужих страданий. Ну что ж, какое есть.Верней, какое заслужили. Вот хрена с два кто-нибудь взбунтуется против нового порядка! Нет, любой и каждый будет пить эликсир из жертвенной крови, становясь день ото дня все счастливей, а придет пора – и сам пойдет на заклание с улыбкой на устах радостных. Как раньше отдавали жизненные соки Прекрасной Хальдер – так теперь начнут поклоняться Фернаклю. Так что кутерьма, в которую мы попали, будет идти своим чередом, и нам её не остановить. Всё, что мы можем – урвать свою выгоду и куда-нибудь свалить до того, как начнется эта самая новая эра. Наше дело маленькое. Наше дело – выполнить работу, получить деньги и уйти… Проклятье, почему я все время думаю – «наше», «мы», «нам»?..

Ближе к вечеру, когда тень Джона стала длинной и тощей, из лесу вернулась Джил, неся в подоле редингота собранную ежевику. Ягод, впрочем, было немного.

– Не свезло, – объяснила русалка, разглядывая собственную небогатую добычу. – Даже странно. Вроде и река недалеко. Ежевики должно быть – тьма…

Говорила она, однако, голосом спокойным, без досады, и Джон понимал, что ежевики-то было навалом, да только Джил ходила в лес вовсе не за тем. Ей хотелось побыть одной, подумать; а ягоды – так, для отвода глаз. Джон набрал пригоршню ежевики и принялся кидать в рот маленькие пупырчатые плоды. Джил села на треснувший, нагретый солнцем могильный камень и тоже принялась за еду.

– Как там Олмонд? – спросила она немного погодя. – Ничего не говорил?

– Молчит, – ответил Джон.

– А ты спрашивал?

Джон покачал головой. Джил внимательно на него посмотрела. Репейник вытер руки о траву. Джил хмыкнула и принялась отряхивать от приставших травинок редингот.

Репейник сказал:

– Иди сама спроси.

– Да чего уж, – откликнулась русалка и, помолчав, добавила: – Верю.

Джон стиснул зубы. Верит она…

– Слушай, – сказал он, – ну вот как ты себе представляешь? Предположим, пока тебя не было, он мне все сказал. Да я бы в Дуббинг рванул сразу же. А я, видишь, сижу здесь. Тебя жду.

Джил осмотрела редингот – нет ли пятен от ежевики – и расправила складки на коленях.

– Ладно, – сказала она.

– Чего ходила-то долго?

– Так… – отозвалась Джил, разглядывая сапоги, перепачканные глиной и травяным соком. – А если бы ты в Дуббинг сбежал, что бы там делал?

– Ну что… Перво-наперво с Хонной бы связался.

– А-а, – безразлично протянула русалка. Джон вспомнил про «глазок». Интересно, она уже обнаружила, что прибор исчез? Если так, то, верно, думает, что потеряла… Впрочем, плевать.