Ох уж эти Шелли
Шрифт:
Клэр переехала в Вену к своему брату, свекор не хотел знать Мэри, а Годвин гроша ломаного не выдал с того момента, как она покинула улицу Живодеров, а только и делал, что выжимал деньги из Перси.
Мэри трудилась вместе в Ли Хентом над его новым журналом "Либерал", это было последнее дело, заботящее Шелли в его земной жизни, из-за этого журнала он покинул виллу Коза Нову и в результате погиб. Но работала Мэри не только из-за светлой памяти мужа, а просто ей претила мысль жить в доме Хента из милости. Кроме того, пристроив новые рукописи Шелли в печать, она могла рассчитывать получить с них хоть какие-нибудь деньги. Средств, оставленных мужем, возможно, и хватило бы на переезд в Лондон, где в крайнем случае она могла поселиться у отца, но Мэри старалась по возможности отсрочить это решение, сейчас ей нужно было собраться с силами и взяться за новый роман, дабы жить с литературы.
Но последнее было трудновыполнимо, сравнительно небольшой дом, с массой веселых неугомонных детишек и полнейшая невозможность остаться хотя бы на несколько часов в одиночестве. Мэри не умела писать посреди бедлама, много раз она пыталась взять в руки книгу, без сомнения, чтение могло бы отвлечь ее от горестных дум, но и читать в такой атмосфере было крайне сложно. "Моя фантазия мертва, мой дар иссяк, энергия уснула", — читаем мы в ее дневнике.
Конечно, она знала языки и могла заняться переводами, но, опять же, литературная работа требовала спокойствия, тишины и хотя бы относительного одиночества.
При этом от нее не могло укрыться, что сам Ли Хент как будто бы с трудом выносит ее общество. Наконец, вызвав его на откровенный разговор, Мэри выяснила, что издатель некогда популярного еженедельника "Экзаминер" винит ее в том, что последние дни Шелли были омрачены ее нервными срывами, если бы она не написала Перси, чтобы тот срочно возвращался домой, экипаж переждал бы бурю на берегу и никто не погиб.
В довершение Хент назвал ее дамой с ледяным сердцем, испортившей последние дни жизни великого поэта своей сухостью и черствостью, и предположил, что она совершенно не скорбит по Перси, раз буквально с похорон принялась за работу в журнале. Порядочная вдова рыдала бы сорок дней и никого не желала видеть.
Должно быть, Мэри так сильно старалась держаться, так рьяно взялась за дело, пытаясь собрать хоть сколько-нибудь денег для сына, что окружающие решили, что она совершенно равнодушна к судьбе Шелли.
Мэри была поражена услышанным. "Холодное сердце! Верно ли, что у меня холодное сердце? Бог весть! Но никому не пожелаю ледяной пустыни, которой оно окружено. Что ж, зато слезы горячи…" — писала она в своем дневнике.
Нужно было как можно скорее покинуть "гостеприимное" семейство и каким-то образом жить дальше. Ради сына она решилась унизиться и обратиться за помощью к своему свекру, который ненавидел и не желал признавать ее, помочь в этом вопросе неожиданно вызвался Байрон. Понятно, что, если бы Тимоти Шелли выбросил в мусор письмо своей ненавистной невестки, по сути, простолюдинки, сбившей с пути истинного его сына, он вряд ли сделал бы то же самое с письмом лорда.
Гордон действительно вступил в переписку с сером Шелли, но добился только того, что тот соблаговолил выделить внуку небольшое денежное содержание с тем, однако, условием, что мальчика привезут в Англию и отдадут на воспитание человеку, которого выберет сам сер Шелли. Если Мэри выполнит это единственное и последнее условие, баронет обязуется обеспечивать Перси Флоренса, даст ему надлежащее образование, и после тот получит свою часть наследства.
С точки зрения Байрона, предложение было вполне разумным, так как отец не оставил мальчику никакого состояния и не успел сделаться баронетом, но Мэри, потерявшая троих детей, не могла расстаться со своим последним, и единственным, ребенком, не умерев при этом. Предложение баронета было категорически отвергнуто.
Какое-то время после похорон сердца Шелли Байрон действительно снабжал Мэри скромными суммами, а та в благодарность переписывала его поэмы, дабы те приходили к издателю в удобочитаемом виде, но летом 1823 года Байрон и Трелони отправились в Грецию, чтобы примкнуть к повстанцам. Мэри поняла, что пришло время возвращаться на родину.
Перед отъездом богатый Байрон выдал Мэри немного денег на дорогу и гостиницу, а бедный Трелони, должно быть, устыдившись скупости друга, отдал ей почти все, что у него на тот момент было.
"Лорд Байрон отплыл с 50 тысячами фунтов, а Трелони — с пятьюдесятью", — едко прокомментировала Мэри происходящее, провожая Байрона и Трелони в порту.
Теперь Мэри уже ничто не держало в Италии, и, забрав Перси Флоренса, она устремилась в Лондон. Ирония судьбы, теперь Мэри Шелли предстояло делить с сыном ту самую крохотную комнатушку, в которой когда-то они жили с Клэр. Улица Живодеров была готова принять в свои вонючие объятья маленького сына несостоявшегося баронета и некогда бежавшую отсюда Мэри Годвин.
Дорога была долгой и трудной, лето — жарким и дождливым. Останавливаясь в гостиницах, Мэри писала Хенгам, рассказывая об их путешествии и делясь дорожными наблюдениями: "Умоляю, не забывайте в каждом письме ставить У Г., эсквайру, ибо он очень щепетилен по части этикета. Я помню, как несказанно удивился Шелли, когда автор "Политической справедливости" с легким укором осведомился у него, отчего зять адресовал свое письмо мистеру Г.".
Первое время мать и сын действительно остановились в доме Годвинов, где уже не было столь оживленно, как во времена детства и юности Мэри. Дети выросли и разлетелись кто куда. Фенни давно покоилась в могиле, Клэр и ее брат Чарльз находились в Венеции. Вместе с родителями жил только их совместный сын Уильям, сводный брат Мэри, которого она много лет не видела. Казалось бы, все вернулось на круги своя, но только Мэри уже не была прежней. Когда-то бестолковой девицей она часами засиживалась с очередным черным романом, забывая обо всем на свете, теперь она была не просто молодой женщиной всего-то 25 лет отроду, вдовой и матерью, Мэри Шелли была известным писателем и обладателем бесценного архива Шелли, с которым нужно было работать. Поэтому она не могла уже сносить попреки за ничегонеделание от ставшей еще более вздорной с годами мачехи. И когда сер Тимоти Шелли все же прислал немного денег на внука, она сняла скромное жилье за городом и наняла служанку.
Тогда же она вместе с отцом посетила театр, где шел спектакль, поставленный по ее "Франкенштейну".
Мэри не переставала ждать, что в один из дней монстр снова проявится в ее жизни, а пока она составила сборник стихов Шелли и отдала его в печать. Но когда книжка вышла и она покупала газеты, надеясь прочитать рецензии, неожиданно принесли письмо от свекра. Сер Тимати Шелли был взбешен новой книгой покойного сына и теперь ставил Мэри условие: он не выдаст на содержание внука ни пенни, если еще хоть одно стихотворение Перси будет опубликовано. Кроме того, сер Тимати Шелли требовал, чтобы Мэри оставила попытки не только издавать произведения Шелли, но и когда-либо писать его биографию или воспоминания о нем.
Понимая, что денежная помощь сыну — это постоянный доходов то время как гонорары за разовые публикации — вещь временная, Мэри была вынуждена расторгнуть договор с издателем, выплатив убытки. Так что разойтись успели только 309 экземпляров.
Мэри оказалась на распутье, она планировала серьезно заняться литературным наследием Шелли, но теперь это дело могло подождать. Работы никто не предлагал, а для того, чтобы начать писать самой, нужен какой-то толчок, что-то такое, что могло бы захватить ее целиком, идею, которая заставила бы ее утихающий огонек разгореться с новой силой.