Охота к перемене мест
Шрифт:
— Придется.
— Но помни — ты дал честное слово! Конечно, поступок мой неморальный. Зато отдаю в скоростном порядке. Через два дня.
— Тебе бы морду набить в скоростном порядке.
— Грубиян ты, Шестаков.
— Слышал про стройку СЭВ здесь, в Усть-Илимске? Будут изготовлять облагороженную беленую целлюлозу. Целлюлозу и ту научились облагораживать! А ты...
— Весь Кириченков не стоит и пятидесяти пяти рублей, даже старыми деньгами.
— Сколько бы Кириченков ни стоил — ты стоишь еще дешевле...
— Наш бригадир грубиян, но честный парень, который держит свое слово!..
Грузовик карабкался по размытой глинистой дороге. Скаты скользили, машина то и дело оказывалась на краю глубокой канавы — вот-вот перевернется. В такие моменты все в кузове бросались к борту повыше, готовые спрыгнуть на дорогу.
И в этом небезопасном рейсе продолжался спор пассажиров, реплики доносились сквозь натужный вой мотора.
— Бригадир не имеет права решать такой вопрос! — сердито бычился Кириченков. — Взял вора под крылышко. Зачем же трепаться, что все решает коллектив?
— Я не настаиваю на коллективном обсуждении, — сказал Маркаров. — У нас вообще неточное представление о коллективизме. Устроить кому-нибудь «темную» — тоже коллективизм? Иные конфликты лучше решать без веча, без сходки.
— Поймите, я дал честное слово, — напомнил Шестаков. — Если бы я этого не сделал, нарушитель не сознался бы. И может быть, вам, Кириченков, не вернули бы денег.
— Из-за того, что ты два дня психовал, вешать кому-то ярлык на всю жизнь? — усмехнулся Садырин.
— Я человек порядочный, — Кириченков ударил кулачищем по кабине водителя. — Во всем люблю порядок.
— Насчет ярлыка не знаю, — сказал Погодаев, — а зубы пересчитать не мешало бы. Чтобы забыл дорогу в чужой карман. Попался бы он мне в тайге...
— И что было бы? — поинтересовался Маркаров.
— В тайге свои законы, а прокурор там — медведь...
— Человек споткнулся, а его в спину толкать? — примиренчески спросил Чернега.
— Из блохи делают верблюда, — сказал Садырин.
Машина никак не могла одолеть подъем — ну и вязкая глина в этом распадке! Водитель высунулся в дверцу, которую не закрывал, все время посматривая назад, потом вылез на подножку и попросил ребят подтолкнуть машину.
Первыми ловко перемахнули через борт Погодаев и Нистратов, а последним спрыгнул Садырин. В кабине остался Михеич, сосавший валидол.
Садырин, перед тем как подставить плечо под борт машины, долго примерял рукавицы, не сразу расстался с окурком.
Погодаев притащил две сухие елки и бросил под буксующие колеса. Слышались его команды: «Раз, два, взяли!»
Шестаков по совету Михеича срезал лопатой глину между глубокими колеями, а то цеплялся диффер машины.
Чтобы колеса меньше буксовали, Погодаев распорядился натащить побольше сухих елок и набросать в обе колеи,
За елками направились Маркаров и Садырин. Когда они отошли от машины, Маркаров сказал:
— Дай мне честное слово, что никому не расскажешь о нашем разговоре. Хочу поделиться секретом. Даешь честное слово?
— Клянусь своей красотой! Могила на двоих... — Садырин замолчал, поигрывая топором.
— Вот мой секрет. Я знаю, кто взял деньги. Я же тебя насквозь вижу. Следствие ведут знатоки! Ты эту передачу по телевизору когда-нибудь видел?
— Не помню. Это про что?
— Про нарушителей законов. В конце каждого следствия знатоки осторожно поют:
Если кто-то кое-где у нас поройЧестно жить не хочет...— А где у тебя свидетели, следователь?
— Один житель Древнего Рима сказал: совесть — тысяча свидетелей. Если бы твоя совесть проснулась...
— Это у меня случился несчастный случай.
— Если таких случаев наберется много, родится закономерность.
— Говорю тебе, первый случай.
— На каких условиях тебя приняли обратно в высотники? Ты, дорогой товарищ, друг и брат, понимаешь, в какое положение поставил Шестакова? А Чернегу? Он оказался на подозрении. Кириченков, тот и уборщицу может заподозрить, которая Зину утром сменила. — Он продолжал тоном увещевания, без запальчивости, раздражения, с оттенком некоторой жалости: — Ты же парень добрый, Садырин. С маленьким Мансуром возишься, с другими ребятишками. Книги мои таскаешь при переездах. А сколько зла ты снова причинил Шестакову, Чернеге, да и себе. Будто сердишься на самого себя. Или какое-то безразличие к себе. — Он печально оглядел Садырина. — Ты не только в одежде безалаберный. Ты и в чувствах своих неряшливый.
Садырин молча, старательно нарубил рослых елок и потащил к машине,
Наконец-то грузовик одолел подъем, но тут, когда он карабкался вдоль глубокого распадка, водитель не вовремя тормознул, грузовик потащило к краю.
Михеич распорядился — привязать грузовик тросом к столетней лиственнице. Скребли глину покрышки, скребли, отскребывали по сантиметру — и подтянулись к лиственнице, отползли от опасной обочины.
Хотя дышали все тяжело, спорить продолжали.
— Спасибо нашему бригадиру. Пожалел одного, а бросил тень на стольких! — не унимался Кириченков.
— Никакой тени за собой не вижу, — оглянулся Маркаров, иронически пожал плечами и поцокал языком.
— Боремся за звание коммунистической бригады, — проворчал Михеич, высунувшись из кабины, — а бригаду запачкали!..
— Но я дал слово! — петушился Шестаков. — Что же, бригада не доверяет своему бригадиру?
— В бригаде есть люди самых разных характеров, — сказал Маркаров. — Разной степени сознательности, с разной психологией...
— Нечего разводить психологию на пустом месте, — перебил Кириченков зло.