Охота к перемене мест
Шрифт:
Зине понравилось, что в Академгородке мало изгородей, не увидишь и клочка колючей проволоки. Еще понравилось, что жители протоптали стежки-дорожки там, где им удобнее ходить, потом эти замысловатые кривые заасфальтировали. Никто не заставляет пешеходов поворачивать только под прямым углом, как указали архитекторы на кальке.
А еще Зина рассказывала, что дома не стоят на одном уровне, иные — на зеленых холмах, взгорках. Рыли фундаменты, сообразуясь не только с общим планом, но проверяли — сухое ли место, не скапливается ли вода после дождя?..
Особенно Галимзяну запомнились стежки-дорожки, какие натоптали жители. Вот бы такие поправки к местным условиям вносили во все важные проекты, когда дело касается новых поселков, городов.
Дался Галимзяну, однако, этот почти сказочный, по словам Зины, Академгородок! Будто туда, а не в этот приполярный Усть-Илимск они собираются переезжать. А что касается белок, то они с Зиной всю жизнь курсируют вокруг земной оси, как белки в колесе...
Галиуллин повернулся на другой бок. Рядом бесшумно, не шевелясь, спал Кириченков. Тускло поблескивает его лысина, он пытается уравновесить ее пышными бакенбардами, пущенными расти чуть ли не до уровня рта; сейчас бакенбарды лежат на щеках смутными тенями.
По многу месяцев Кириченков живет на стройках Восточной Сибири без жены, без детей. Дважды в год ездит в отпуск: у него собственный дом и сад в Дарнице под Киевом. А радость от этого какая? С женой все время в разлуке. Правда, за юбками не бегает, соблюдает себя...
— Накоплю на «Жигули-универсал», получу машину — мне как знатному сварщику обещали, — и пламенный привет! — мечтал Кириченков. — Вовремя я уехал на заработки из дому. Приеду — сыну уже в школу пора. Не люблю, признаться, когда над головой пеленки-распашонки сохнут, младенец рядом кричит-пищит, и ночь не в ночь...
Галимзяну не захотелось тогда спорить с Кириченковым, а про себя подумал: «Эх ты, убежал от младенчества и раннего детства родного сына. Не видел, как сын учился ходить, не подымал, если сын падал. Я учил совсем маленькую Светлану плавать. Тогда мы строила телебашню в московском Останкине и жили в Серебряном бору, возле самой Москвы-реки. Учил маленького Мансура мыть руки над раковиной. «Рука руку моет, рука руку...» Галимзяна удивил тогда изначальный смысл пословицы.
В Приангарске Галимзян брился рано утром электробритвой, и Мансур просыпался от ее жужжанья раньше, чем ему нужно было встать и отправиться с матерью в детский сад. Галимзян стал уезжать на работу на четверть часа раньше, брился до смены в «третьяковке» и отныне держал бритву там. Зина заметила это не сразу, а потом с гордостью рассказала Варежке.
Когда он возвращался после работы в котловане, Мансур радостно кричал: «Папочка пришел!» — и обхватывал его ноги в сапогах, заляпанных грязью. Мансур любил слушать сказки, которые отец сочинял еще для маленькой Светланки и рассказывал ей перед сном. Назывались они «Сказки Абакан — Тайшет». Добрый Мишка Топтыгин откликался на свист, приходил, косолапый, из своей берлоги на просеку и помогал укладывать рельсы на полотно. Мишка заменял восемь человек — вот силища!.. Как только переехали в Приангарск, Галимзян повел Мансура на берег Ангары. «Какая большая ванна!» — удивился мальчик. А позже Мансуру, поручили кормить брошенную соседями собаку, поливать горшки с геранью, стоявшие на подоконнике... Как знать, может, с этого и начинается воспитание у ребенка любви ко всему живому на земле?..
Душевно обокрал себя Кириченков, но объяснить этого Галимзян не сумел бы ни тогда, ни сейчас, засыпая...
54
Утром Пасечник сел за телефон, соединился с начальником связи, со старшей телефонисткой в Братске: без ее помощи не обойтись. Назвал номер школы, где работает бригада маляров Галиуллиной, и стал ждать.
Галимзян сидел в кабинете, нервничал и ругал себя последними словами. Как он только согласился на этот телефонный вызов! Осмеливается предлагать Зине такое... Сам будет переживать каждодневно, если она согласится пойти в уборщицы!
Пасечник подписывал наряды, счета, какие ему подсовывала секретарша под правую руку, а левой держал трубку и терпеливо ждал, пока найдут Зину, пока она доберется до телефона. Галиуллин обратил внимание на то, что Пасечник всегда берет трубку левой рукой, как положено по воинскому уставу. Видимо, привычка сохранилась у него на всю жизнь. Трубка все время подавала признаки жизни — слабое шуршание, потрескивание, смутные отголоски стуков, голосов.
— Алло, Зиночка! Наконец-то. У меня рука онемела, С трудом дозвонился.
Ни слова в ответ.
— Ты слышишь меня? Это Пасечник из Усть-Илимска. Ну, что с тобой? Перестань сейчас же! Да вот он, рядом. Передаю трубку.
Пасечник понял свою ошибку. Так просто звонить, любопытствовать — как себя чувствуют ребятишки или что вчера показали по телевизору в Приангарске — управляющий не станет... Не надо было ему откликаться и называть себя. Надо было сразу передать трубку.
Галимзян услышал на том конце провода всхлипывание, невнятные с испуга слова. До него донеслось:
— А мне померещилось несчастье... Милый Галим! Жив...
— Ну что ты ревешь, дурочка?
— Перепугалась, что бедовый случай... Бежала из соседнего корпуса, с четвертого этажа. Накинуть ничего не успела, дрожу вся, да только не от холода...
— Не надо плакать.
— Не надо, — согласилась она, сглатывая слезы.
— Ты же у меня умница, правда?
— Правда.
— Ну перестань, Зина, вытри глаза...
— Нечем мне. Платок в пальто остался, а косынка в краске.
— Значит, потолки белите? — догадался Галимзян.
— Потолки.
— А стены в какой цвет?
— Тебе не все равно? — первый робкий смешок.
— Так легче тебя представить. — Он счастливо улыбнулся, блеснул золотой зуб, и на лице разгладились морщины.
— Вся наша бригада голубая.
— Мой любимый цвет.
— Знаю. — Зина повеселела.
— Потому и не надоела мне за долгую жизнь, что ты жена разноцветная. То в розовых пятнах, то в голубых, то в желтых...
Однако до каких пор он будет болтать по междугородному телефону, не решаясь подступиться к делу!