Охота к перемене мест
Шрифт:
И позже он не расстался с бычками, с затворами плотины. Подвешенный в люльке над бурлящим потоком, он вручную срубал на бычках наросты из бетона, устранял зазоры, чтобы щит плотно опустился на свое место.
Они тогда в послевоенном Запорожье и вообразить себе не могли, куда шагнет механизация. Им не снились пневматический молоток и пескоструйный пистолет.
Но смекалистый Чернега и сегодня не считал механизацию работ удачной и придумывал, как бы облегчить себе и товарищам жизнь.
После того как кольцо водовода подготовлено к сварке, нужно вызвать мастера участка, а его конторка в двухстах метрах. Не докричишься, а бежать далеко, да и времени жалко. Чернега вспомнил про трубу, идущую от компрессора со сжатым воздухом, сделал от нее отвод, сплющил конец трубы на сгибе, поставил вентиль с прокладкой и, когда приспевало, подавал сигнал пронзительным воздушным свистком. Все уже знали — пора подавать кран, деталь можно забирать на сварку. А деталь, к слову сказать, без малого восьми метров в диаметре и в сорок четыре тонны весом. Сирена Чернеги уверенно перекрывала всю железную разноголосицу плотины и рев воды внизу...
Однажды Пасечник ненароком подслушал, как Ромашко давал задание Чернеге, как толково распоряжался на плотине, на своем бетонном выступе, при установке глубинного затвора. Ромашко поучал Чернегу:
— Подожди, не убегай, не суетись, не показывай мне, что горишь на работе, а лучше подробнее расспроси меня, не нужно ли еще что-то уточнить.
Пасечник подумал: «Ромашко — рядовой монтажник? Прораб, чистой воды прораб!»
Как же так?
Пасечник без малейшего сожаления отпустил на днях в отпуск прораба Рыбасова, но монтажник Ромашко необходим ему каждый божий день...
— Почему не хотите выдвигаться? — снова завел разговор Пасечник. — Боитесь самостоятельности?
— Какая же самостоятельность у прораба? — рассмеялся Ромашко. — У меня, рядового монтажника, больше самостоятельности, чем у вас, управляющего. В тресте Востсибстальмонтаж уже давно опровергаются законы механики. Как известно, чем больше шестеренка, тем она в механизме медленнее крутится. А в вашей конторе — чем больше шестеренка, тем быстрее ей приходится крутиться. Вся деятельность вынуждает вас постоянно идти на компромиссы и, так сказать, «ложиться под события»...
Разговор оборвался, а Пасечник продолжал спор уже не с Ромашко, а с самим собой.
«Да, вы часто, Николай Павлович, тяготеете к компромиссам, — настаивал Коля, вчерашний прораб, позавчерашний бригадир, позапозавчерашний монтажник третьего разряда. — Вам приходится учитывать разные точки зрения, правильную и неправильную». — «Но компромисс, — возражал Николай Павлович, — может устранить барьер на пути к главной цели, предупредить серьезный конфликт». — «А если этот компромисс таит в себе беспринципность? Вы, Николай Павлович, бываете до того гибким, до того покладистым и сговорчивым, научились соответствовать одновременно и правому и виноватому. Хотите остаться хорошим во всеобщем мнении, лишь бы сохранить свое положение, свой престиж». — «Ты упрощаешь, Коля. Разве суть в моем положении, моем престиже? Я лично за ними не гонюсь, ты меня знаешь. Но они необходимы, чтобы я мог приносить больше пользы, двигать дело вперед». — «Не забывайте, Николай Павлович: чем беспринципнее человек, тем он больше выучил громких слов, чтобы прикрываться ими в случае надобности». — «Увы, Коля, тяга современного ответственного работника к компромиссам — не исключение, а скорее, как говорит Михеич, закон-правило»...
Сложность установки затворов усугублялась тем,что монтажников разделяла с крановщиком высокая бетонная стена. Между Ромашко и Леонидом Емельяновичем не было визуальной связи.
На гребне плотины дежурил промежуточный сигнальщик. Его обязанность — неотрывно и зорко следить за руками Ромашко, расшифровывать его жесты и по рации «кактус» передавать команды крановщику. Лишь бы на таком расстоянии не напутать — вверх или вниз указывает большой палец Ромашко, влево или вправо сдвинулась ладонь, чтобы точно транслировать команды:
— Каретку от себя... Ходом на правый... Стоп... Каретку на себя... Майна помалу... Ходом на левый...
Радиопередатчик хилый, а после того как груз, уже невидимый крановщику, пересекает гребень плотины и опускается ниже, «кактус» переходит на невнятный шепот. Гул воды заглушает шептуна, недаром Варежка обозвала эту рацию «коекактус».
Еще треть века назад наши летчики и танкисты были снабжены ларингофонами для радиопереговоров. Ромашко не может понять — почему эту «новинку» нельзя приспособить для нужд стройки? Надо поговорить с Пасечником...
Вот где бы неоценимую помощь оказали телевизоры, если бы наши стройки до них дожили! Один телевизор установить у Ромашко, на бетонном выступе, а второй — в будке крановщика.
Затвор весит ни мало ни много 236 тонн, и эту коробчатую конструкцию нужно установить без зазоров, точность плюс-минус три миллиметра.
Можно забыть вес самой чугунной махины, но важно помнить, что водный поток давит на затвор с силой около тысячи тонн. И чем меньше затворов остается незакрытыми, тем больше нагрузка при их монтаже, тем яростнее устремляется сюда вся Ангара.
Когда затвор опускают, его громоздкое чугунное тело дрожит под напором воды. А не установят затворов — не подымется уровень Усть-Илимского моря, не уйдут под воду Лосята, и, выходит, напрасно им устраивали торжественные проводы в подводное царство.
53
Галиуллин долго не мог уснуть в спортзале, оккупированном монтажниками. Лежал на раскладушке, поставленной возле баскетбольного щита, под самым кольцом; для школьников корзины подвешивают ниже, чем для взрослых.
В двух углах зала вразнобой храпели, сосед по койке постанывал во сне, кто-то, несмотря на запрет, курил, и светящаяся точка сигареты быстротечно освещала при каждой затяжке незнакомое лицо, всклокоченную голову и край подушки.
С начала лета Галиуллины живут в Приангарске в однокомнатной квартире, бывшей Варежкиной. Человек быстрее привыкает к хорошему, нежели к плохому, но тоже не сразу. После палаток, где они с Зиной привыкли говорить между собой шепотом, продолжали шептаться и в своей комнате. А входили в комнату пригибаясь, будто могли удариться головой о притолоку.
Совместная жизнь их началась в маленькой веселой женской палатке. Девчонки прикрепили табличку: «Не уверен — не заходи». Зина жила с тремя подружками. Чтобы не мешать молодоженам, подруги на весь месяц перевелись в ночную смену.
Когда они потом жили в палатках-общежитиях, Галимзян неделями не касался Зины, лежал рядом смирнехонько — вдруг кто-нибудь из соседей не спит и на чужом слуху окажется их интимная жизнь. А так хотелось иногда выманить Зину из сна! Понимают ли счастливцы, обитатели отдельных комнат, квартир, всю сложность семейной жизни в палатках, в общих бараках, за ситцевой занавеской, в вагончиках, разделенных фанерными стенками на купе? И как нестерпимо стыдно бывало за семейных, которые озвучивали свою ночную жизнь.