Охота на царя
Шрифт:
– В Рождественской части накопилась целая куча каких-то нелепых дел. Я тут выписал некоторые названия: «О снятии неизвестными с крестьянина Гиндзбурга собольей шапки» (тут сразу два вопроса: крестьянин-еврей, да еще в соболях), «О сожительстве отставного портупей-юнкера Фрязькина с гусынею», «О вынесении на Печерскую отмель расшивы австро-венгерского подданного Ржимека с непотребными девками на борту и об утоплении оных не до смерти». Это уж чересчур… Сходи туда, разберись с этим Ширицем – все ли у него в порядке с головой?
И Алексей пошел.
Следственный надзиратель оказался бывшим квартальным, старым, больным и суетливым. Звали его Хаим Дувидович, и происходил он из «волынских
Поняв, что начальство им недовольно, Шириц чуть не помер у себя в крохотном кабинетике от расстройства. Лыкову пришлось отпаивать его чаем с мятой и слушать долгий рассказ о тяжелой, но беспорочной службе и прежних полицейских нравах. Про себя Лыков решил дать старику досидеть до отдыха, а пока в помощники ему, для работы, определить Фороскова – второго, после Титуса, по способностям в городском сыске.
Время подходило к обеду, когда Лыков, наконец, освободился от всех дел «об утоплении непотребных девок» и смог заняться семейными проблемами. Скоро день преподобной Анны; у матушки подступал день ангела, и он отправился в Большой Москательный ряд Гостиного двора, где есть хорошая лавка с серебряными вещами. Свернув с Верхней Живоносновской в Рыбный переулок, Алексей увидел в конце его, у Спасской часовни, доктора Милотворжского, с кем-то беседующего, и хотел уже дружески помахать ему издали рукой. Но удержался: очень уж необычное у доктора было выражение лица. Эдакая смесь ужаса и бессильной ярости…
Алексей неспешным шагом свернул за угол, мигом обежал мучной лабаз и оказался у докторова собеседника прямо за спиной. Крепкая и гибкая фигура, уверенные движения; так и машет перед лицом Милотворжского смуглой и не очень вымытой рукой. В кулаке зажата какая-то тряпка… И есть в незнакомце нечто недоброе, угрожающее. Лыков, достаточно уже опытный сыщик, быстро понял, что человек этот из другого мира, из уголовного. Что ему нужно от полицейского доктора, и почему тот не зовет на помощь, хотя явно в ней нуждается?
Иван Александрович Милотворжский родился в семье сельского дьячка на юге губернии, в Сергачском уезде. Пошел было по стопам отца, отучился год в Нижегородской семинарии, но не смог совладать со страстью души своей: перевелся в Казанский университет, где и закончил с отличием медицинский факультет.
По завершении учебы Милотворжский сразу же стал врачом Макарьевской части. Сам не ожидал: была вакансия, он решил попробовать на время, и втянулся… Странный мир полицейской медицины – вскрытия, экспертизы, непридуманные людские драмы и невиданные глубины человеческого падения – увлек его. Иван Александрович вырос до врача городского полицейского управления, ездил на следствия, обходил остроги. Многие каторжные и сидельцы арестантских рот, от Варшавы до Корсакова на Сахалине, знали доктора Милотворжского. И вдруг…
Доктор зашел на Нижний торг за пинетками. Гордость его, годовалый сын Бориска, начал уже вставать, держась за стул, и предпринимать короткие походы. Вчера он изгрыз последнюю пару носочков, жена наругала его ласково, пожурила няньку Доротею и послала Ивана Александровича купить пинеток побольше да повкуснее.
Милотворжский шел мимо Спасской часовни, когда крепкая немытая рука ухватила его за плечо.
– Что такое! – вскинулся было он, но тут же осекся. Взгляд у человека был очень уж нехорош: наглый, дерзкий, от него так и веяло опасностью. Полицейский врач узнал этот взгляд, он видел подобные раньше. Так смотрят «иваны» – вожаки преступного мира, главари и властелины тюрьмы и каторги. Каждый «иван» обязательно имеет несколько убийств, несколько побегов; ему знакомы все притоны империи, все ее пересылки и централы. Аристократы среди уголовных, «иваны» и руководят всем этим сообществом, порабощают и развращают случайно угодивших в тюрьму, придумывают «правила» – уголовную мораль, сознательно борются с государством и его «правилами». Словом, они – главное зло, которое воспроизводит само себя; они есть сама суть и сам движитель преступного мира.
– Слышь, доктор, тебе эта вещь знакомая? – заговорил неизвестный, обнаруживая при этом золотую фиксу во рту, и показал Ивану Александровичу маленькую детскую шапочку. Такую же, какую он утром видел на своем Бориске, когда толстая Доротея выводила его на прогулку.
– Вижу, что узнал, – осклабился варнак. – Не сумлевайся, та самая. А Бориска твой у нас.
Когда до Милотворжского дошел страшный смысл сказанного, он тут же вцепился фиксатому в глотку. Однако тот легко оторвал руки и показал доктору нож, наполовину высунув его из левого кармана.
– Не балуй, дядя! Мне тебя порезать – как полуштоф махнуть; а ежели хочешь сына получить живым, так слушай и делай, что велю! Понял?
– Что с ним? Чего ты хочешь? – выдохнул Милотворжский, незаметно, как ему казалось, отыскивая взглядом городового.
Фиксатый усмехнулся:
– Чего зенками-то шаришь? Чуть крикни – я сразу утеку, только ты опосля этого сына своего никогда уж не увидишь. Не будь я «иван», коли совру!
Доктор как-то сразу понял, что так оно и случится, если он сейчас сглупит. Да еще ножом пырнет… А Бориска?!
– Чего ты от меня хочешь? – повторил он свой вопрос.
– Так-то лучше, – нагло рассмеялся варнак, внимательно следя за меняющейся мимикой доктора. – Дело к тебе есть. Исполнишь, что велю – получишь сына назад, волос с него не упадет. Не исполнишь – я его убивать не стану. Я его нищим продам, такие мальцы на Хитровке по три рубля идут. На маленьких подают лучше… Ежели от заразы какой не помрет, вором вырастет, по тюрьмам отправится. В вашу тоже могет попасть. И ты всю жизнь – слышь, доктор! – всю жизнь будешь мучаться, не твоего ли Борьку мимо тебя конвой ведет. Ну? Хошь такой участи для сына-то?
Иван Александрович совсем сник. «Иваны» тем еще славятся, что исполняют все, что обещают, особенно охотно – угрозы. На этом их власть над мелкой шпанкой и держится. Скажет «иван», что зарежет – можешь собороваться. А ребенка от родителей отнять им нет ничто, Бога для них не существует.
– Хорошо, я все понял, не зашумлю. Что у тебя за дело? Морфия достать?
Варнак оглянулся, понизил голос:
– Человека одного ты должон в лазарет перевести. Болеет человек. В арестантских ротах на Новой площади сидит; ты ведь там завтра обход делаешь?