Охота на Церковь

Иртенина Наталья Валерьевна

– Ну я этому козлу бодливому рога обломаю, – побледнел и затрясся Рукосуев. – Вы же не дадите ходу наглой клевете, товарищ…

– Ходу не дам. – Старухин отобрал донос и вернул в папку. – Но уничтожить документ не имею права. Муха-цокотуха… Ну а как у вас вообще… обстановка, настроения в селе? Подкулачники высовываются?

– Да как сказать, – заговорил Тараскин с оглядкой на председателя сельсовета. – Настроения, конечно, имеются, как без них. Агитация против государственных планов сельхоззаготовок. Недовольство колхозным строем. Угрозы в адрес членов сельского актива.

Пораженчество и воровство. Спаивание представителей местной власти. Бывшие кулаки опять же. Возвращаются и требуют вернуть им отобранные дома… Но мы с этим боремся. А с вашей помощью…

– Ясно. Проработаем, – пообещал чекист.

6

Мелом на доске написана тема урока: «Как закалялась сталь». Над доской с портрета улыбается в усы вождь первой на планете страны социализма товарищ Сталин. Его окружают вожди поменьше – Молотов, Ежов, Ворошилов, Буденный, по двое с каждой стороны. Со стены напротив на сорок учеников за партами рассеянно смотрят великие писатели, борцы за народное счастье – Пушкин, Лермонтов, Толстой, Горький, Островский.

Севка Морозов, упершись ладонью в щеку, сосредоточенно размышлял о том, где достать кусок длинной резины для рогатки. Рогатка нужна была, чтобы истреблять ворон, которые по утрам проводили под окном его дома свои вороньи демонстрации. А кроме того, чтобы после уроков из засады подбивать двух пионерок. Особенно стоило проучить Корецкую, которая, что ни день, цеплялась к Севке, будто клещ: Морозов то, Морозов сё, никакого проходу от нее. Наверное, хочет, чтобы его выгнали из класса и вообще из школы, потому что он кулацкий сын. А может, влюбилась? – прошибло Севку неприятной мыслью. Тогда тем более следует ее отвадить. Любовь пионерки или, еще хуже, комсомолки к добру не приведет, в этом Севка был уверен.

Учителя, рассказывавшего про героя романа Островского Павку Корчагина, он слушал вполуха. Павка как борец за коммунизм был Севке неинтересен. Вот если бы там было про цирковых борцов или борцов с морскими пиратами, на худой конец борцов с бандитами – такой урок Севка бы выучил на «ять», как выражается старший брат Николай. Еще и самой Корецкой показал бы, как шпарить без подсказок.

Раздумья его прервал вопрос учителя, который из Павки Корчагина никак не следовал. Севку вопрос неожиданно взволновал.

– Подумайте и скажите, ребята, почему война буржуазных стран против СССР будет для них последней и самой страшной?

Без всяких обдумываний руку подняла Корецкая. Севка бросил на нее хмурый взгляд и вдруг, сам от себя не ожидая, хлопнул откидной крышкой парты, поднялся.

– Можно я?

– Морозов? – удивленно повернулся к нему Вениамин Григорьевич, поправляя очки. – Ну-ка, ну-ка, что ты нам скажешь.

– Когда армии буржуазных стран начнут воевать против СССР, у нас восстанет кулачество и колхозники, – выпалил Севка. – Они возьмут склады с оружием и вместе пойдут против советской власти. А кто победит, я не знаю.

Он перевел дух и сел. Несколько секунд учитель, сраженный наповал его ответом, беззвучно открывал и закрывал рот. Потом ушел к своему столу, принялся беспокойно перебирать тетрадки. Руки у Вениамина Григорьевича дрожали. Наконец он спросил:

– Откуда у тебя такие мысли, Морозов? Тебе кто-то их подсказал? Ты слушал разговоры взрослых?

– Нет, я видел, – снова встал Севка. – Да вы тоже можете увидеть, как живут в деревне. Хлеба в амбарах с прошлого года ни у кого нет. Дохнут с голоду или бегут в город. А тут тоже не зажируешь, везде за хлебом очереди. Вы сходите в деревню, расспросите мужиков. Только оденьтесь похуже, в какие-нибудь обноски, чтобы вас за бедняка приняли.

– Он правду говорит. – Поддержка пришла откуда Севка не ждал – от тихого и щуплого Жорки Авдеева. Тот вскочил со скамьи и, немедленно покрывшись красными пятнами по всему лицу, поведал: – Я на зимних каникулах жил у родни в селе. Меня в три часа ночи будили и посылали стоять за хлебом. Иногда приходил тридцатым, иногда сорок пятым. Стоять надо было пять, а может, и шесть часов. Хлеб только к десяти привозили, но его всем не хватало. Стоишь, мерзнешь, а сам думаешь, достанется тебе сегодня хоть килограмм или уйдешь с пустыми руками.

Класс зашумел. У бунтарей обнаружилось немало единомышленников: родственники в деревне были у многих, про очереди за хлебом в городе знали все. Посреди криков к доске выбежала возмущенная Корецкая. Кто-то в суматохе успел дернуть ее за алую, под цвет пионерского галстука, ленту в косе: бант рассыпался.

– Как ты можешь так говорить, Морозов! Вся Советская страна напрягает силы в борьбе за построение социализма. Никому сейчас не легко, но мы должны смотреть в будущее, когда у нас в СССР всего будет вдоволь! Коллективизация вынула из нищеты и голода многие миллионы крестьян…

Девочка задохнулась от гнева и умолкла.

– Я тебе потом расскажу, Корецкая, – мрачно пообещал Севка, – кого и куда она вынула.

– Да я тебя и слушать не стану! У тебя отец был кулак, и крест на шее носишь, я видела. Значит, голова у тебя наполнена дурманом и…

– Надя, немедленно сядь на место. – Вениамин Григорьевич, сделавшийся пять минут назад безвольным, как манекен, и несчастным, как голодная собака, наконец опомнился и принялся наводить в классе порядок. Первым делом следовало замять стихийную вспышку контрреволюции среди учеников, не дать ей вылиться после звонка в школьный коридор, растечься по другим классам. А затем пресечь на корню, но уже совсем иными методами, с привлечением комсомольской ячейки школы и парткома. Для начала надо было направить некрепкие детские умы в иную сторону: – Ты носишь крест, Морозов?

– А чего? – Севка сунул руки в карманы штанов, набычился.

– Да то, Морозов, что в наше время, в век науки и технического прогресса, носят крест и верят в Бога только те… хм… кто не слишком умственно развит.

Половина класса прыснула со смеху сразу. Другие ученики подтянулись следом – хоть и смущенно, но заулыбались. Никто не желал сочувствовать дурням с крестом. И все же несколько лиц, оставшихся невеселыми, Вениамин Григорьевич приметил.

– Ты же не хочешь, чтобы тебя называли дурачком и отсталым?