Охота на джокера
Шрифт:
— Сами приучили их есть из ваших рук, а теперь еще чему-то удивляетесь, — мягко упрекнул ее Майкл.
— Может быть, — Рида, после того, как сорвала раздражение на мейнхеере бургмейстере, была настроена довольно мирно. — Мейнхеер Граве, простите, Бога ради, но у меня на сегодня запланирован еще один важный визит — к парикмахеру. Может быть, вы пока посмотрите город?
— С удовольствием. А когда мы встретимся?
Рида чуть покраснела и улыбнулась.
— Боюсь, часа через два. Вон там, на той стороне площади неплохое кафе. Встретимся там,
— Договорились.
Парикмахер был всего лишь отговоркой. На самом деле, она получила еще одно приглашение, отклонить которое не могла, но также и не хотела, чтоб ее гость знал об этой встрече.
Для пущей убедительности Рида действительно зашла в парикмахерскую и попросила укоротить ее теперешнюю прическу на полтора сантиметра. Это заняло ровно десять минут.
Пока серебристые ножницы щелкали над ней, Рида послушно размышляла о своих врагах. И установила, что ничего толком о них не знает. Пока она оставалась джокером, все связи между ней и другими людьми были тонки и неощутимы, как паутинки. Кто-то, наверно, ее любил, кто-то ненавидел, но она об этом не задумывалась.
Когда же она твердо решила стать человеком, связи возникли, но не причиняли ей ничего, кроме боли. И снова она не могла сказать кто ей враг, а кто друг, каждая «нить» была одинаково воспаленной. Она так и не научилась быть вместе с другими и порой думала, что не научится никогда.
Был лишь один человек, которого она осмелилась полюбить — Клод, и еще один, которому она иногда втайне завидовала Якоб Баязид, прежний бургмейстер Аргенти-сити. В его-то летнюю резиденцию и лежал сейчас ее путь. На некоторые вопросы мог ответить только он.
Сам по себе мейнхеер Якоб Лодовейк Ликон Баязид был, что называется «человеком интересной судьбы». Выходец из одной из самых уважаемых семей Аргенти-сити, «прирожденный политик» он еще в молодости, легко и естественно занял место в магистрате города и… на сем остановился.
Унаследовав от предков целую сеть дипломатических связей, он не притрагивался ни к одной нити и всех «сильных мира сего» в Арженте, не исключая самого канцлера. Всех, карабкающихся по ступеням сложной пирамиды магистратов, департаментов земель и областей, бундестага и бундесрата, считал попросту своими добрыми друзьями и никогда и ни в чем не пытался на них влиять.
И парадоксальным образом это бездействие лишь увеличивало его вес и силу. Многие годы он возглавлял санитарно-профилактический комитет магистрата, имел право выдать (или не выдать) лицензию любой мастерской, любому магазину, получал с этого огромные барыши и тихо, незаметно процветал.
Так продолжалось до приезда Риды. Только она разглядела в флегматичном мейнхеере Якобе истинного серого кардинала Аржента. И совратила его на некую авантюру, которую впоследствии стали называть Войной за Независимость.
Однако, будучи ключевой фигурой аржентского восстания мейнхеер Якоб не изменил сам себе, и ни разу не дал понять, какой властью на самом деле обладает.
— Пока ты не стоишь у кормила, — говорил он Риде, — можно в свое удовольствие размахивать руками и кричать: «Да я! Я тут же! Пустите меня, я наведу порядок!» И все будут тебя обожать. Но чуть только открылся путь наверх, надо тут же увильнуть и подсунуть на свое место другого. Кто высоко стоит, того хорошо видно. А людей, которые не делают ошибок, не бывает. В общем, горе победителям!»
И он поступал согласно собственным словам. Соизволил стать бургмейстером Аргенти-сити лишь на склоне лет, вежливо пропустив вперед всех желающих, и дождавшись, когда Аржент из сырьевого придатка превратится в сильное самостоятельное государство. И, процарствовав два года, ушел на покой, провожаемый слезами любезных подданных.
Рида, однако, не сомневалась, что он и сейчас знает лучше всех, что происходит в Арженте.
Когда из-за поворота вынырнул крошечный замок-игрушка, сердце Риды пропустило удар. Слишком много воспоминаний было связано с этими тонкими серыми башнями. Сюда она пробиралась вместе с Конрадом на второй день после приезда в Аржент. Отсюда же уходила три года назад, накануне своего побега на Землю. Риде казалось, что будь сейчас темно, она могла бы встретить свою тень на здешних дорогах и тропинках.
Баязид ждал гостью на террасе. Ему было уже за шестьдесят. Невысокого роста, сутулый, коренастый. И на это обезьянье тело природа посадила голову греческого мудреца, с классическим носом, широким лбом, сильно расставленными серыми глазами. (В магистрате Якоба тайком прозвали «утюгом».)
— Девочка, — он крепко пожал ридину руку, — я искал тебя полгода. Прими мои соболезнования. Как ты?
— Пережила, — ответила Рида. — Это лечится временем. Я справлюсь.
— Хочешь что-нибудь выпить? Может, пообедаешь со мной?
— Нет, спасибо. Я совсем ненадолго. Потом обязательно заеду еще раз, а сейчас, к сожалению, очень спешу.
— Землянин? — с улыбкой осведомился Баязид. — Как он? Не хуже, чем слухи о нем?
— Еще не поняла, — Рида присела в плетеное кресло и с удовольствием вытянула ноги.
Наконец-то она чувствовала, что вернулась домой. Якоб ничуть не изменился за три года.
— Землянин скрытничает, ехидничает исподтишка, но непохоже, чтобы у него было какое-то четкое задание. Либо он слишком хитер для меня, либо действительно решил быть туристом. Кстати, из-за него я и приехала. Скажи, не ты ли пригласил его на Дреймур?
Лицо Баязида тут же сделалось невинным-невинным, будто он был воришкой-карманником, а Рида полисменом.
— Я тебе отвечу. Только сначала ответь ты: ты намерена вернуться?
— В смысле? Я уже вернулась, если ты этого не заметил.
— Ты хочешь снова стать джокером?
— Нет.
— И я никоим образом не смогу тебя уговорить?
— Нет. Мне достаточно того, что ты за семь лет превратил меня из живого человека в символ. Я больше не хочу быть Дамой Надеждой Аржента.
— Почему?