Охота на Эльфа [= Скрытая угроза]
Шрифт:
— Искупаемся? — спросила Ника.
Дитмар оглянулся на супругу. В свои тридцать семь она выглядела просто великолепно. Иные в двадцать семь так не выглядят. Наверно, он все ещё любит ее… В каком-то смысле…
— Давай, — сказал Дитмар, и они нырнули одновременно в яркую голубую воду.
Это выглядело красиво, очень красиво. Если б ещё кто-нибудь мог их видеть, кроме личной охраны!
А потом — у Дитмара даже руки не просохли, а вытирать не хотелось — он лежал расслабленный на шезлонге, отогревался под теплыми лучами, когда Франц Швиммер в изящном кремовом костюме от Сен-Лорана перегородил ему солнце и виноватым голосом сообщил, подавая телефон:
— Этот человек требует вас немедленно. Очень уверенным тоном. И представляется предельно коротко: Эльф.
Дитмар
— Вот только его мне сейчас и не хватало!
Черная волга генерал-майора Кулакова проехала в ворота, открытые даже не по гудку, а по узнанному охранником издалека номеру и, обогнув клумбу с облупившимся гипсовым Ильичом, остановилась перед главным входом в ЧГУ. Неуклюжий дешевенький памятник во внутреннем дворике Конторы остался с тех далеких времен, когда в старинном здании городской усадьбы ещё располагался районный дворец пионеров. В ведение КГБ все это хозяйство перешло в самом конце восьмидесятых, и не то чтобы здравомыслящие руководители нового сверхсекретного управления так уважали вождя мирового пролетариата (хотя некоторые действительно уважали), а просто в обстановке всеобщих переименований, разоблачений и демонтажа хотелось поступить наоборот. Вот генерал Форманов и распорядился: Ильича не трогать. Впрочем, и реставрировать его никто не собирался. Если не считать завхоза Антипыча, который года три назад проявил инициативу и, на собственные деньги приобретя расходный материал, подновил памятник белой водоэмульсионкой. Но, кажется, только хуже сделал. Ильич, оставаясь живее всех живых, словно прокаженный, облезал теперь не двумя, как раньше, а сразу тремя слоями разномастной краски.
В Москве вот уже почти месяц стояла чудовищная жара: днем за тридцать, ночью — под тридцать. Грозы были редкими, короткими и ни от чего не спасали, резко возрастающая влажность на несколько часов превращала условный Ташкент в условный Батуми, но жара оставалась прежней. В такие дни растрескавшийся Ильич сильнее обычного напоминал произведения Сальвадора Дали и навевал тоскливые мысли о великой вселенской суши и бесконечно медленной, страшной смерти от жажды.
Глядя на пересохшего вождя, Кулаков ощутил жгучее желание как можно скорее выпрыгнуть из душного автомобиля на свежий воздух, хотя и знал наверняка, что никакой свежести в московском в воздухе уже давно нет.
Ах, какие машины ездили по Барселоне и маленькой курортной Коста-Браве! В любом такси — кондиционер, ну, может, и не в любом, мелькало иногда какое-то старье подешевле, но Кулакову все как-то попадались «ниссаны-максима», «шевроле-лумина» или гордость испанского народа — новехонькие «сеаты», то бишь «фольксвагены» местного розлива. С такими машинами и сорок пять в тени — не трагедия. Да что машины! Там в любом кафе, в любом магазине — про офисы и говорить не приходится — температура никак не зависела от того, что происходило на улице. А Москва — город северный, и здесь к жаре всегда не готовы. Впрочем, когда подступает настоящая холодина с лютыми морозами, выясняется, что город у нас вполне южный, и начинается лихорадочная подготовка к зиме. Так что дело тут не в климате, а как принято нынче говорить, в менталитете. Такая страна. Такие люди. Вспоминалась в подобных случаях фраза, написанная однажды Эдуардом Лимоновым. Кулаков этого экстравагантного писателя не особо жаловал, да и не читал никогда. Но одну фразу, выхваченную из какой-то газетной статьи, полюбил и часто цитировал: «И как это меня угораздило родиться в такой неудобной для жизни стране?!»
Сначала Владимир Геннадиевич зашел к себе в кабинет, поглядел оперативную переписку, хотел было даже компьютер включить, но передумал и отправился все-таки к Форманову, его новехонькую «Ауди-А8» перед центральным входом отметил сразу, да и назначенное время как раз подходило. Адъютант генерала был не только исполнителен, но и приветлив — добрый знак, — а за дверью Кулакова ждал сюрприз. Переступил он порог и ахнул: у начальника ЧГУ генерала-лейтенанта Алексея Михайловича Форманова в кабинете было прохладно.
— Кондишн?! — восхищенно выпалил Кулаков вместо «здрасте». — Когда установили?
— Да
— Молодежь так уже не говорит, — поправил Кулаков. — Это наши с тобой дети так говорили. Но и они уже переходили на «торчу» и «тащусь». А нынешние, то есть следующее поколение говорят «отъезжаю» или «это меня прикалывает» или «я отвисаю по полной».
— Ба! Откуда такие познания, Геннадич?
— Внучка просвещает. Между прочим, молодежный сленг очень сильно пересекается с блатным, а вот на фене нам с тобой, Алексей Михайлович, скоро придется говорить все чаще и чаще. Чует мое сердце.
— Вот и мне тоже так кажется, — согласился Форманов и добавил не на фене, а на простом общенародном языке: — …твою мать! Бандиты, натуральные бандиты лезут в международную политику, МВД просит поддержки у Интерпола, чтобы как следует дать им по рукам, но влезают эти чудаки из контрразведки ФСБ со своими интересами, и даже внешняя разведка. Наконец, из Кремля раздается окрик: «Этих не трогать!» Ну, и как в подобной обстановке работать, как?!
— Да так же, как и раньше, Алексей Михалыч, — рассеянно почесал в затылке Кулаков. — Ты ведь мне про весеннюю историю рассказываешь?
— И про осеннюю, и про весеннюю, и про новую летнюю, я уже сам не знаю, про что я тебе рассказываю! — у Форманова внутри все бурлило. — Я вообще перестаю понимать, на кого, для кого, во имя каких целей мы работаем!
— Мне проще, — заметил Кулаков тихо и как бы в сторону. — Я этого с самого начала не понимал. Просто выполнял приказы. А про себя думал: «Служу России». Тут не надо вопросов задавать, тут как в церкви: «Верую, ибо абсурдно».
Форманов посмотрел на него с любопытством, как на незнакомого человека.
— А ты философ, оказывается, Геннадич! Ну, ладно, отставить трепотню, — традиционно подвел черту начальник, — переходим к делу.
Однако настрой у него явно переменился. И Кулаков подумал про себя: «Когда мы гаркали, щелкая каблуками и вытягиваясь в струнку, „Служу Советскому Союзу!“ — совершенно искренне, кстати, — это было красиво и звучало эффектнее. Каждый понимал, что действительно служит огромной непобедимой, пугающей многих державе. А сегодня „Служу России!“ хочется говорить тихо, и не потому, что стыдно служить такой России, как думают, к сожалению, некоторые, даже многие, а потому, что, произнося эти слова, надо вслушиваться в потаенную музыку почти интимных, во всяком случае, у каждого своих ассоциаций…»
Кулаков не сумел бы пересказать подобное словами, но он действительно всю свою жизнь служил России, не слишком хвастаясь этим. Вот и сейчас промолчал, воздержался от комментариев. К делу, значит, к делу. Что у нас там, на повестке дня?
А на повестке дня было сразу все. Мышкин и Павленко. Гамбургские ультраправые и стамбульские ультралевые. Старый знакомый Эльф, разбогатевший на ещё одно имя — майор Платонов. А также Фарид, Ахман и Аджалан — в общем, полный интернационал. Фарид Аннамурадов, непонятно откуда взявшийся и непонятно куда пропавший был чистокровным туркменом, и, казалось бы, что ему было делать посреди вполне понятной, но абсолютно левой для этого дела проблемы курдов. И, наконец, мальчишка Глаголев с задатками гениального стрелка, исчезнувший в никуда с фээсбэшной, как выяснилось, дачи. Тренер его, Кручинин тоже, кстати, исчез. Искали ветерана спорта вполне серьезные дяди из Главного управления по борьбе с организованной преступностью — ГУБОПа. Но… безо всякой связи с Аникеевым и Павленко. В МВД сразу поняли, что никаких контактов со «Сферой» и «Фениксом» Кручинин не имел, потому его ученика и использовали для этого заказного убийства. Причем, Форманов знал, что Кручинин, мягко говоря, не первый год был внештатником Второго главного управления КГБ. Как оно теперь называлось, генерал никогда не мог запомнить, да и ни к чему. Все и так понимали: двойка — контрразведка, девятка — охрана, восьмерка — технические службы, тройка — армия… Внутренний жаргон полностью сохранился. И Форманов доподлинно знал, что Кручинин до сих пор работает на спецотдел «двойки», выполняет иногда деликатные поручения известного рода. Где уж нашей многострадальной милиции такого человека найти!