Охота на кентавра (сборник)
Шрифт:
Странно.
В детстве Ньюкмен — сейчас-то все зовут его за глаза Ньюком, как дурачка — был слабым заморышем, его обижал каждый, кому охота. A я был самым сильным из мальчишек, глубже всех нырял, а как плавал! Уже не помню, как мне пришло в голову защищать его и зачем. Но с тех пор он привязался ко мне, как собака к хозяину, и пути наши уже не рас…(???)
(???)…мной — начатая бутылка, желтый свет свечи плавал в черном виноградном соке.
— Настанет день, — сказал я задумчиво, глядя, как колеблется тень за спиной Ньюкмена, — и даже я не смогу тебя вернуть. Что тогда?
— Ты мне здорово помогаешь, — ответил Ньюкмен. — Но, поверь, дело не только в тебе.
— Почему же до сих пор ты ни разу не выбрался ОТТУДА самостоятельно? спросила Марта. — Раньше хватало меня, а сейчас приходится звать Дика.
— Не знаю, — сказал просто Ньюк, откладывая ложку. — Словно черная липкая паутина опутывает мой мозг. Мне нужно на чем-то зафиксировать свое внимание, на чем-то близком и родном: на ваших голосах и лицах, чтобы разорвать ее. Мне нужно, чтобы кто-то мысленно звал меня, иначе я не вспомню себя, не всплыву.
— Когда-нибудь ты не услышишь наших голосов, — проворчал я и отпил терпкий глоток. За все царство теней я бы не отдал этот глоток.
— Услышу! Все равно услышу и вернусь, — говорил Ньюк, наливая себе вина. — Все дело в шкале, она задает временной интервал. Ты видел диск с делениями на левой степке «пьедестала»?
— Не присматривался, — пробурчал я. внимательно глядя на Марту. Что было в ее глазах, устремленных на Ньюкмена? Страх? Горечь?
— Я и сам не разобрался сразу. Знаешь, что это такое? Шкала относительных масштабов времени! Каждое деление на шкале — это соотношение скорости течения нашего времени и некого эталонного времени «вездесущих». Первое деление, — один значок, масштаб один к одному, — означает запуск устройства. Второе деление, — два значка, соотношение времен один к двум, означает, что за одну единицу эталонного времени, которую я проживаю, сидя на «пьедестале», общего времени протекает две единицы. Третье деление — три значка, масштаб один к четырем, и так далее, причем каждое следующее соотношение задается возрастающей степенью. Это означает, что последнее, двенадцатое деление шкалы изменяет относительную скорость времен в 4096 раз!
— Послушай-ка моего совета, Ньюкмен, — сказал я, обращаясь к Марте. Продай нашим ученым этот чертов «пьедестал». И деньги выручишь, и община успокоится!
— Не могу. Дик. Это мой шанс, пойми. Я столько ждал чуда и — вот оно! Уйдем в будущее вместе, Дик!
— Есть хоть какая-нибудь польза от твоих путешествий?
— Это не путешествие во времени, как обычно его понимают, — Ньюк пустился в рассуждения, не заметив, что Марта встала и ушла. — Все рассматривают путешествие во времени так, как если бы оторваться от своего времени, переместиться в другое, прикрепиться к нему и начать жить там. Но это, по-видимому, невозможно. Нельзя оборвать живую нить, которую мы тянем за собой от момента рождения, нельзя оборвать пуповину настоящего. Но можно изменить относительное течение времен, нашего и эталонного. Тогда для меня наше время прокручивается, как пленка, с бешеной скоростью проносится мимо, и я остаюсь вне его действия. Причем скорость все бояее возрастает. А я, сидя на «пьедестале», проживаю всегда эталонную единицу. Понял? Если для меня это минута, то для вас — минута в квадрате, в кубе и так далее, в зависимости от заданного масштаба. Если час, то…
— Но что ты видишь? Что испытываешь? — Меня разбирала злость.
— Что я вижу? То же, что и вы, только мелких и быстрых изменений, движений не замечаю. А вижу медленные и большие. Например, как растет дерево или камень крошится, как река меняет русло. Часто ход событий предстает передо мной как ослепительное
— Но что тебе в этом? Скажи! Ты можешь перенестись в будущее, но вернуться не в силах. Ты можешь уйти от нас в эталонное время, но кто тебя вызволит, если нас уже не будет? Ты, конечно, мог бы впадать в зимнюю спячку, как медведь, но зачем тогда тебе жена?
— Подожди, при чем здесь Марта? — удивился Ньюк. — То, чем я занимаюсь, касается только меня.
— Как это при чем? — в свою очередь удивился я. — Я не говорю о такой «мелочи», как то, что ты не обращаешь на нее внимания и ходит она в обносках. Я не говорю о том, ччо твое ноле второй год не засеяно и она еле-еле сводит концы с концами в то время, когда ты путешествуешь. Ей смеются вслед, показывают пальцами: «Вон жена Ньюка идет!»
— Ньюка! Ты сказал: Ньюка?
— Да, — ответил я после некоторого замешательства, в конце концов, это нужно было ему сказать, — тебя считают сельским дурачком и за глаза называют Ньюком.
Наступило долгое молчание, потом Ньюкмен, словно очнувшись, поднял на меня глаза:
— Но почему, Дик? Какое им всем дело, чем я занимаюсь? Почему их всех так раздражает то, что я не похож на них?
— Видишь ли, Ньюкмен. Все мы здесь как звенья одной цепи. Если одно звено слабое, то рвется вся цепь. Их раздражает не твоя странность, а исходящая от тебя неопределенность. Они не знают, в какой мере на тебя можно положиться. Каждый здесь хочет видеть в своем соседе опору, прикрытый фланг. Не знаю, как сказать.
— Я оказался самым плохим?
— Не плохим, Ньюкмен, а другим! Ты мог бы быть пьяницей, драчуном, лентяем — это никого бы не трогало. Но ты — чужой!
— Я не понимаю. Я такой же, как раньше, можешь мне поверить. Но сейчас это всем вам вдруг стало действовать на нервы.
— Да, ты не изменился. Но условия изменились. Жить стало труднее, мы больше не можем позволить себе быть порознь, мы притерлись друг к другу, скооперировались. Один ты не замечаешь происходящего. Поэтому они решили установить над тобой опеку.
— Опека? A что это такое?
— Не знаю точно. Просто будут помогать тебе вести хозяйство. Марте выдавать общинные деньги на содержание, отберут твой «пьедестал» и не будут выпускать за пределы освоенных земель.
— Как сумасшедшего, да?
— Я устал, Ньюкмен, и пойду домой, — я допил бутылку и стал одеваться. Когда я уже шел к дверям, голос Ньюка остановил меня: — Постой, Дик. Неужели тот простой факт, что я следую предназначенным мне путем, так бесит вас всех, что вы готовы посадить меня в сумасшедший дом?
Я остановился на пороге, в голове у меня шумело от выпитого.
— Твой путь нам неведом, — изрек я глубокомысленно и немного невпопад, натягивая шляпу на уши, чтобы не унесло ветром на улице.
— Это был мой шанс, Дик. Я думал, что выберусь, но попал в новую ловушку…
Не дослушав, я толкнул дверь и вышел на улицу. Когда он «увел» у меня невесту, то не высказал ни малейшего сочувствия, так пусть сейчас и на мое не рассчитывает.
Дождь перестал, подморозило. Я шел, глубоко вдыхая запах первого снега, который был где-то недалеко, и думал о том, что все к лучшему. Больше я Ньюкмена живым не видел.