Охота на рэкетиров

Зуев Ярослав Викторович

Двери были перекошены и протяжно заскрипели, пропуская приятелей внутрь.

— Я с мамкой живу, — извиняющимся тоном предупредил Волына. — Она, того… не ходит почти.

Штукатурка стен и потолков кое-где осыпалась, обнажая проволочные сетки каркаса вперемешку с какой-то соломой. Дощатый пол стонал под ногами.

— Копыта не сломай, — вполголоса произнес Вовчик.

В комнате стояли кровати армейского образца времен министра обороны СССР товарища Малиновского, [36] если не более отдаленных. В углу примостилась сложеная

из огнеупорного кирпича закопченая крестьянская печка. Именно того типа, на которой Иванушка-дурачок в сказках катался. Пахло сыростью и старьем, со слабым оттенком квашенной капусты и еще чего-то съестного.

36

Малиновский Родион Яковлевич (1898–1967), советский военачальник, Маршал Советского Союза (1944), в 1957–1967 министр обороны СССР. Начинал карьеру в царской армии, был Георгиевским кавалером

— Так вот и живешь? — спросил Протасов, брезгливо наморщив нос.

— Угу, — уныло отозвался Вовчик.

— Голимый сарай, — пробормотал Валерий.

— Чего ты говоришь? — не расслышал Волына.

— Мать то где? — предпочел не уточнять свою оценку Волыниного жилища Протасов.

— Да там, — Вовчик смущенно улыбнулся, неопределенно махнув куда-то в сторону сеней. — Во второй комнате. Чтобы нам не мешать…

— Не женатый? — спросил Протасов, хотя, пожалуй, мог бы и не спрашивать.

Вовчик мотнул головой.

— Где ж твои девки-огонь? — Валера припомнил слова Вовчика десятилетней давности.

— Испеклися девки, — ковыряя в носу, мрачно признался Волына, — перегорели, зема. Все до единой. По-любому.

— Я думал, ты в органах, блин?

Вовчик окончательно сник.

— Такие дела, зема… — сказал он как-то неуверенно, — такие дела, что уже нет…

Протасов понимающе хмыкнул, хотя, конечно, ни черта не понимал. Кроме того, что жизнь, бывает, поворачивается разными местами, иногда и жопой, от тюрьмы и от сумы никому зарекаться не стоит, так что и удивляться нечему.

— Зато ты, зема, крутой, — протянул Волына, прочитав протасовские мысли у того на лице.

— Крутой, — коротко кивнул Валерий, — и круче меня, только мои уши.

Оба неловко топтались посреди убогой комнаты.

— Пожрать бы чего, — прервал затянувшееся молчание Протасов.

Вовчик сразу оживился. Приятели сварганили ужин. Вовчик куда-то вышел, вернувшись в комнату с трехлитровой банкой самогона.

— Сам гонишь, братишка?

Вместо ответа Волына наполнил стаканы до краев.

— Ну, за встречу, — сказал Вовчик, поддевая вилкой целый стог квашенной капусты.

— За встречу, — эхом отозвался Протасов. Оба опрокинули стаканы. Волына крякнул, прослезившись.

Протасов задохнулся и полез в сковородку за яичницей. Сковородка была глубокая, чугунная. Яйца — оранжево-красные, настоящие, от крестьянских кур, не имеющие почти ничего общего с теми блеклыми образинами, которыми питаются горожане.

— Уф, хорошо!

— Ну что?.. — Вовчик утер набежавшую слезинку грубой заскорузлой ладонью, — что, зема?.. Между первой и второй перерывчик небольшой?..

— Точно.

Бахнули по второй. Вскорости и по третьей. Помянули Советскую Армию. Посудачили

о том, о сем. Протасов ненавязчиво выяснил, что старый армейский друг из органов внутренних дел вылетел уже пару лет как.

— За что, блин?

— А… — невесело отмахнулся Волына. — А пошли они в пень, зема…

На гражданке Вовчик попробовал заняться фермерством, но очень скоро прогорел.

— Дела, зема, ни валко ни шатко и так шли… — Волына воткнул вилку в шкварку величиной с биг-мак. — А тут поездка в Харьков подсуетилась… Арбузы продавать…

— Ну и как съездилось?

— Клево, — Вовчик потянулся за стаканом. — По-любому. Арбузы забрали, морду набили. Еле «Камаз» выковырял с того Харькова. Спасибо, дядя Гриша подсобил. По своим каналам.

По словам Вовчика выходило так, что на текущий момент он не просто сидит на мели. А еще и по уши в долгах.

В голове Протасова потихоньку созрел план. Он изложил Вовчику суть проблемы, упустив большинство подробностей и сведя дело к тому, чтобы найти на Южном берегу Крыма, а скорее всего — в Ялте, одного нехорошего человека, и отобрать у него похищенные ценности.

— Он, блин, по жизни слизняк конкретный, — обнадежил Вовчика Протасов, — его только разок за жабры взять, — сам все отдаст. Еще, блин, и в жопу поцелует.

— А что за ценности, зема?

— Не твоего ума дело, — Протасов принял важный начальственный вид. — Между нами расчет в гринах будет. А захочешь, я твою долю деревянными отсыплю. Мне по барабану.

Услыхав про грины, Вовчик утер внезапно накативший пот и оглушительно прочистил нос.

— Мне деньги до зарезу надо…

— Ну так… — Протасов развел руками в стороны, давая понять, что никаких проблем не видит.

— Сколько я буду иметь, зема? — спросил Вовчик, в горле у которого стало сухо, как в сердце пустыни Калахари. [37]

Протасов напрягся, что-то обсчитывая в уме.

— Кусков двадцать, я так думаю…

— Купонов?.. — задохнулся Волына.

Протасов молча покрутил у виска.

— Баксов, братишка. Двадцать тонн хрустящих, салатовых гринов.

— Иди ты… — у Вовчика захватило дух.

Протасов покончил с яичницей и отломив хлеб, принялся вымакивать жир со сковородки.

37

Калахари — пустыня в Южной Африке в пределах государств Ботсвана, ЮАР и Намибия. В последнее время расширяется, вторгаясь на территорию Анголы, Зимбабве и Замбии

— Кто еще в деле? — спросил земляка Волына, когда к нему вернулся дар речи.

Протасов, после короткого раздумья, ответил, что, похоже, больше никого и нету. Только они двое.

Хотя сам толком не знал. План не возвращать бриллианты Ледовому вызрел в Протасовской голове, едва он пересек Киевское КП на Обуховской трассе, в самом начале погони. Идея заворожила Валерия, как удав кролика. Перспективы открывались такие, что у Протасова меркло в глазах. Правда, опрокинув Ледового, о возвращении в Киев можно было забыть. Ну так Протасова, по большому счету, в городе ничего и не держало. По крайней мере, ничто там не стоило стольких миллионов баксов. В натуре.