Охота Полуночника

Зимлер Ричард

— Это прекрасно. И, если ты не рассердишься, это для меня большое облегчение. Я всегда опасалась, что твои чувства останутся неразделенными. — Тут она смутилась и уставилась в землю. — Из-за того, что произошло между мной и Даниэлем.

Мы изучали друг друга. Меня встревожила печаль в ее глазах, а губы ее были такими сухими, словно увяли от недостатка любви.

Она прижала кончики пальцев к моим губам.

— Пожалуйста, Джон, не говори пока ничего. — Она взяла меня под руку, и мы вместе взошли на крыльцо. Оттуда она посмотрела на улицу, направо, налево…

— Ты словно ожидаешь, что и он придет, — заметил я.

Она кивнула и погладила меня по щеке.

— Я так давно живу одна, что вряд ли буду хорошей хозяйкой, поэтому заранее прошу прощения.

Я уверен, она хотела сказать еще что-то, но вместо этого еще раз посмотрела вдоль улицы, и сильно, почти до крови прикусила губу.

В доме Виолетты почти не было мебели. Она отвела мне комнату на третьем этаже с окном, выходящим на задний садик, в котором царил полнейший беспорядок. В комнате стояли кровать и умывальник, и больше ничего. Не было даже комода или платяного шкафа. Я решил, что у нее совсем мало денег.

Виолетта принесла кувшин горячей воды, чтобы я смог умыться. Она расспрашивала меня про мать, а потом, когда принесла мне полотенца и чистые простыни, я рассказывал ей о Лондоне.

— Пожалуйста, погоди, — взмолился я, наконец.

— Джон, мы поговорим попозже. Тебе нужно отдохнуть. И мне кажется, что ты умираешь с голоду. Я приготовлю завтрак.

— Ты по-прежнему ненавидишь готовить? — спросил я.

Она пожала плечами.

— Женщина привыкает почти ко всему.

Она до сих пор не сняла шляпку. Я попросил ее об этом, чтобы взглянуть на ее потрясающие волосы, но она погрозила пальцем.

— Это тоже может подождать, молодой человек.

Я хотел было пойти вместе с ней на кухню, но она пожелала остаться одна. Мне показалось, что мое появление настолько выбило ее из колеи, что она боялась окончательно потерять голову.

Выложив на пол чернильницу и бумагу, я сел на корточки, как учил меня Полуночник, и начал писать письмо дочкам, матери и Фионе, описывая самые ужасные и самые забавные происшествия во время морского путешествия. О Виолетте сообщил только, что она прекрасно выглядит и живет в удобном доме.

Я писал и пририсовывал буквам хвосты, носы и лапы, в точности, как это делал бы Полуночник. Я прямо чувствовал, что он смотрит мне через плечо и одобряет мою каллиграфию, которая наконец-то достойна бушмена.

Виолетта позвала меня вниз, и я увидел, что она накрыла стол в своей овальной гостиной, поставив красивый голубой и белый фарфор, похожий на мамин.

— Я никогда не забуду ее доброты ко мне, — сказала Виолетта. Она взяла мою руку и поднесла ее к губам. — Передай это своей маме, когда увидишь ее.

Я передал ей мамины приветы, потом быстро отдал должное пирогу с курятиной, который она купила для меня в ближайшей кондитерской.

Мы сидели за столом напротив друг друга, возле окон, выходящих в сад. Желтые занавески она задернула. Виолетта расспрашивала меня о путешествии очень спокойным тоном, стараясь сдерживать свою нервную натуру.

Вдруг она встала, приподняла угол занавески и выглянула в окно. Потом повернулась ко мне с печальным и напряженным лицом.

Я решил, что чем-то обидел ее, рассказывая о путешествии, и сказал:

— Виолетта, я прекращаю бубнить всякую чепуху. Прости меня, пожалуйста. Просто я очень возбужден. Я хочу знать все о твоем приезде в Америку. Я хочу услышать о твоей жизни.

Она подергала кружево косынки.

— Нет-нет, — проговорила она, нахмурившись, словно сама мысль о том, чтобы говорить о себе, была отвратительна. — Я уверена, что это нагонит на тебя сон.

— Ao contrario, — парировал я. — Я очень хочу услышать рассказ о твоих путешествиях.

— Джон, почему бы нам не прогуляться? — предложила она по-португальски.

— Прогуляться? Сейчас?

— Иногда это мне помогает. Хотя, конечно, вы вполне можете отказаться. Вы, скорее всего, очень устали.

Она неожиданно обратилась ко мне на вы.Меня это расстроило, я никак не мог понять, в чем дело.

— Нет, со мной все в порядке, — заверил я ее, — а хорошая прогулка, возможно, как раз то, что мне сейчас требуется. Точно, давай немного посмотрим на город!

Я воспользовался тем, что она пошла собираться, и заглянул в ящики комода, стоявшего у нее в гостиной. Понятия не имею, что я рассчитывал там увидеть. Сначала я натыкался на нитки, всяческие лоскуты и прочую чепуху. Но в одном из нижних ящиков обнаружился древний кожаный мячик величиной с мужской кулак. Он когда-то принадлежал Фанни — на нем до сих пор виднелись следы ее зубов, словно она только недавно играла с ним.

Виолетта и я молча шли по тенистой улице, усаженной тополями и конскими каштанами.

Сквозь листву пробивались солнечные лучи, играя на наших плечах.

— Много в Нью-Йорке африканцев? — спросил я.

— Должно быть, несколько тысяч.

— Я надеюсь, среди них нет рабов?

— Говорят, что любой негр, родившийся в Нью-Йорке после 1799 года, считается свободным. А родившиеся раньше — до сих пор рабы. Хотя думаю, что большинство из них давно куда-нибудь проданы. Конечно, точно я не знаю, но вряд ли их осталось в городе много; может, несколько сотен.