Охота с красным кречетом
Шрифт:
Вот уже и Константинов стал одеваться, грустно разглядывая порванные Шамардиным штаны.
— Капитана тоже надо обыскать, — сказал Мурзин — Чем он лучше других?
Пепеляев решил, что можно авансом выдать Шамардину за будущий донос.
— Давай, сказал он. — Пускай все убедятся, что ты чист. Раздевайся.
— Да я его и так обыщу, можно не раздеваться, — сказал Мурзин.
— Ишь ты! — возмутился Пепеляев. — Офицера обыскивать! Свои обыщут.
— Он, сука, у меня голый по льду побегает перед
Грибушин, Каменский и Сыкулев — младший, уже одетые, наблюдали, как он раздевается, с нескрываемым удовлетворением, но Константинов не смотрел; ему неприятно было ничье унижение, даже этого капитана, который с него самого срывал одежду бесцеремонно, как с чучела, и порвал единственные штаны. И Калмыков с Фонштейном скромно отводили глаза, хотя и по другой причине. Они понимали: Шамардин не забудет, не простит тем, кто видел его босым, жалким, в одних дыроватых подштанниках.
Дежурный по комендатуре взял протянутые Шамардиным галифе, вывернул карманы, всем своим видом показывая, что делает это не по своей воле, а по приказу, и на пол порхнул махонький кусочек синего бархата с почернелыми обугленными краями. Бесшумно порхнул и никто не обратил на это внимания. Быстро нагнувшись и опередив Шамардина, который тоже потянулся к обгорелой бархотке, Мурзин поднял ее, вгляделся: точно такая же устилала дно коробочки. На ладони поднес Пепеляеву:
— Гляньте — ка.
Но генерал уже не слышал и не смотрел, потому что в этот момент вбежали юнкера, последний прижимал к груди огромного рыжего кота, отловленного на дворе, за сараями.
— Он самый, — убежденно произнес Фонштейн, хотя недавно говорил про белоснежную кошку, а это был кот, причем рыжий.
— Он, он, — закивал Сыкулев — младший.
Кот жмурился и закладывал уши от страха. Его завалили на стол, один юнкер прижимал задние лапы, другой — передние, дежурный по комендатуре копался в густой шерсти, искал привязанный ниточкой перстень.
Мурзин взглянул на Грибушина, который с иронически вздернутыми бровями наблюдал суматоху вокруг кота. Уже ясно было: этот человек догадался первым, хотя и не обо всем, но никому не сказал, кроме Ольги Васильевны, только ей одной. Пускай оценит его ум, его проницательность. После этого разве она сможет отказать ему в любви? И еще он хотел отплатить Пепеляеву за контрибуцию, Мурзину — за реквизицию. Сдал им карты и сел следить за игрой, усадив рядом Ольгу Васильевну, чтобы вместе насладиться их тупостью, неспособностью ничего понять. А ведь знают столько же, сколько и он, Грибушин. Что видел, то им и рассказал. Пожалуйста, делайте выводы. Если не гипноз, то что?
Шамардин, скользнул мимо, шепнул:
— Отдай бархотку, отпущу, когда на Каму поведут…
Не ответив, Мурзин шагнул к Грибушину:
— Спасибо за правду, Петр Осипыч. Коробочка — то и в самом деле была пуста.
Из соседней комнатушки выглянула Милонова. Убедившись, что все мужчины уже одеты, поманила Ольгу Васильевну.
— Умный вы человек, Петр Осипыч, — сказал Мурзин, — а в бабах не разбираетесь. У госпожи Чагиной свои расчеты.
— О чем вы? — вскрикнул Грибушин.
— Рассказали ей, что коробочка была пуста?
— Ну, заладили как попугай. Я про это вам и говорил, и генералу.
— Но об одном не говорили.
— Интересно, о чем же?
Коробочка была пуста, — повторил Мурзин — Да. Только другая коробочка.
— Она вам сказала? — поразился Грибушин. — Она? Ольга Васильевна?
Думаете, пожалела меня? Нет, у нее свои расчеты. — Оставив разом скисшего Грибушина обдумывать сказанное, Мурзин двинулся к Ольге Васильевне; та успела заметить пружинку в его руке и смотрела, не отрываясь.
Надеясь на чудо, юнкера не отпускали кота, хотя на нем не было ничего, кроме блох. Милонова, краснея, докладывала генералу, что досмотр она произвела, но кольца не обнаружила. Внезапно Пепеляев метнулся к столу. Оттолкнув юнкеров, ухватил кота за задние лапы и с силой швырнул Мурзину прямо в лицо. Кот вцепился когтями в шею.
— Ну, — бешеным шепотом спросил Пепеляев, — что еще скажешь?
Мурзин стряхнул кота на пол, и тот стреканул за дверь.
Все смотрели на Мурзина, лишь Грибушин — на Ольгу Васильевну, которая осторожно, бочком, все ближе и ближе придвигалась к окну.
— Да хватит ему измываться над нами! — Шамардин молниеносно выхватил револьвер, но Пепеляев успел ударить его по руке снизу вверх.
Уши заложило от выстрела; пуля, срикошетив от вентиляционной решетки под потолком, с низким шмелиным гудением пролетела над головами и вошла в стену, в переборку, отделявшую залу от соседней комнатушки.
Уже спокойнее, уже поигрывая отнятым у Шамардина револьвером, Пепеляев повторил:
— Так что ты еще скажешь?
Купцы, при выстреле прыснувшие в разные стороны, теперь старались держаться за спиной у генерала, чтобы невзначай не угодить под пулю, если тот вздумает стрелять. Один Мурзин остался с ним лицом к лицу.
Когда начал говорить, заметил, что форточка в окне, возле которого минуту назад стояла Ольга Васильевна, открыта. А ведь Каменский, раздеваясь, ее закрывал, эту форточку, дабы не простудиться. И лицо Ольги Васильевны вновь стало царственно — безмятежным, словно все происходящее никоим образом к ней не относилось. Словно случайно попала сюда из какой — то иной жизни. Само собой, пружинку она выкинула на улицу, воспользовавшись паникой, но Мурзин продолжал говорить, потому что бархотка — то была при нем, он крепко сжимал ее в кулаке.