Охота за коварной индейкой

Твен Марк

Охота за коварной индейкой

Перевод В.Хинкиса

Когда я был еще мальчишкой, мой дядя и его старшие сыновья ходили на охоту с ружьями, а младший сын Фред и я - с дробовиком, маленькой одностволкой, которая была как раз по нашему росту и силенкам - не тяжелее метлы. Мы носили ее по очереди, передавая друг другу каждые полчаса. Мне так ни разу и не удалось попасть из нее хоть во что-нибудь, но даже попытка сделать это была для меня удовольствием. Мы с Фредом охотились на всяких пичужек, а взрослые - на оленей, белок, диких индеек и прочую дичь. Дядя и старшие мальчики были отличными стрелками. Они

стреляли ястребов, диких гусей и всяких других птиц влет; белок они не подранивали и не убивали, а глушили. Когда собаки загонят белку на дерево, она стремглав взбегает по стволу почти до самой верхушки и, распластавшись, замирает на какой-нибудь ветке, надеясь спрятаться от охотника, но обычно это удается ей не вполне. Снизу видны ее ушки, стоящие торчком. Носа не видно, но легко угадать, где он. Тогда охотник стоя, не заботясь об упоре для ружья, небрежно прицеливается и посылает пулю в ветку у самого носа белки, после чего зверек падает с дерева целехонький; собака тряхнет его разок, и вот он уже испустил дух. Но иной раз, если охотник стрелял издалека и не вполне точно приняв в расчет ветер, пуля попадала белке в голову; с такой добычей собаки могли делать все что угодно, - охотничья гордость не позволяла положить ее в ягдташ.

Едва на востоке занималась заря, величавые индейки большими стаями выходили погулять для моциона, настроенные в высшей степени общительно и готовые по первому приглашению вступить в беседу со своими сородичами, тоже совершающими утреннюю прогулку. Охотники, притаившись в засаде, подражали их крику, втягивая в себя воздух через косточку, извлеченную из ноги индейки, которая уже откликнулась некогда на подобный призыв, после чего прожила ровно столько, сколько требуется, чтобы пожалеть об этом. Лишь с помощью такой косточки можно в совершенстве подражать крику индейки. Вот вам один из подвохов матери-природы. Их у нее полным-полно: в доброй половине случаев она сама не знает, чего хочет - то ли оборонить свое детище, то ли вероломно предать его. А с индейкой она и вовсе перемудрила: дала ей косточку, которая вовлекает глупую птицу в беду, но научила ее и уловке, чтобы из этой беды выпутаться. Когда мамаша-индейка откликается на зов и обнаруживает свою оплошность, она поступает точь-в-точь как мамаша-куропатка, спохватывается, что у нее уже назначено свидание в другом месте, и, прихрамывая, ковыляет прочь, словно подбитая; при этом она предупреждает своих птенцов, которые прячутся где-нибудь поблизости: "Сидите смирно, не шевелитесь, не выдайте себя. Я вернусь, как только отведу этого негодяя подальше отсюда".

Человека неопытного и доверчивого этот бесчестный трюк может сильно измотать. Однажды, гоняясь за индейкой, которая прикинулась подбитой, я обошел немалую часть территории Соединенных Штатов, так как верил ей и не допускал мысли, что она может обмануть маленького мальчика, который не сомневается в ее честности. Одноствольный дробовик был при мне, но я непременно хотел поймать индейку живьем. Мне не раз удавалось подойти к ней совсем близко, и я пускался бегом, чтобы схватить ее; но когда я делал последний прыжок и протягивал руки туда, где только что видел ее спину, индейки там уже и в помине не было; она отодвигалась всего на два или три дюйма, и я, падая на живот, задевал перья ее хвоста; это был точный бросок, но все же недостаточно точный - то есть недостаточный для победы, но зато вполне достаточный для того,

чтобы поддержать во мне уверенность в успехе следующего броска. Всякий раз индейка поджидала меня чуть поодаль, прикидываясь, будто еле дышит от усталости и присела перевести дух; это была ложь, но я верил ей, потому что все еще не сомневался в ее честности, хотя мне давно уже следовало заподозрить, что порядочной птице не к лицу поступать подобным образом. Я все гнался и гнался за ней по пятам, то и дело бежал, падал, вставал, стряхивал с себя пыль и снова пускался в путь с неиссякаемой уверенностью в успехе; мало того, уверенность эта все время росла, так как перемена климата и растительности убеждала меня, что мы приближаемся к Полярному кругу, и поскольку после каждого моего броска она казалась чуточку более усталой и павшей духом, я рассудил, что в конце концов непременно одержу над ней верх, - нужно только набраться терпения, ведь с самого начала преимущества на моей стороне, потому что она подбита.

На исходе дня я сам почувствовал усталость. Оба мы не отдыхали с тех самых пор, как более десяти часов назад начали свою прогулку, хотя под конец мы стали мешкать после всякой моей попытки схватить ее, причем я делал вид, будто думаю о чем-то постороннем; но оба мы хитрили, каждый ждал, что другой признает себя побежденным, хотя ни один не спешил сделать это, потому что мимолетные передышки благотворно действовали на нас обоих; оно и неудивительно, ведь мы соревновались так с самой зари и не имели во рту маковой росинки, - во всяком случае я; ей, когда она лежала на боку и, обмахиваясь крылом, молила бога укрепить ее силы, чтобы выпутаться из беды, порой подворачивался кузнечик, чей час пробил, и это оказывалось для нее как нельзя более кстати; а я ничего не ел, решительно ничего за целый день.

Не раз, чуть не падая от усталости, я терял надежду взять индейку живьем и готов был пристрелить ее, но не сделал этого, хотя и был в своем праве, так как сам не верил, что попаду в нее; к тому же, едва я поднимал ружье, она становилась в позу и не двигалась, отчего я заподозрил, что ей отлично известна моя меткость, и не хотел давать ей повода для насмешек.

Я так и не поймал ее. Когда игра наконец ей наскучила, она вспорхнула буквально у меня из-под руки, взмыла вверх, со свистом рассекая воздух, словно пушечное ядро, взлетела на самый верхний сук высокого дерева, уселась там, скрестила ноги и улыбнулась мне сверху вниз, видимо наслаждаясь моим удивлением.

Я был совершенно уничтожен и сгорал от стыда. В тот же день, одиноко блуждая по лесу, я набрел на пустую хижину, где меня ждало самое роскошное угощение, какое мне довелось отведать за всю мою жизнь. В огороде, заросшем сорной травой, было много спелых помидоров, и я набросился на них с волчьим аппетитом, хотя прежде никогда их не любил. С тех пор всего два или три раза еда казалась мне столь же вкусной, как эти помидоры. Я объелся ими, и после этого лет тридцать даже мысль о них была мне противна. Теперь я уже могу их есть, но вид их не доставляет мне никакого удовольствия. Что ж, ведь все мы время от времени страдаем от пресыщения. Однажды под давлением обстоятельств я съел чуть ли не целый бочонок сардин, потому что ничего другого под рукой не было, но с тех пор я как нельзя лучше обхожусь без сардин.

ПРИМЕЧАНИЯ

ОХОТА ЗА КОВАРНОЙ ИНДЕЙКОЙ

(Hunting the Deceitful Turkey), 1906.