Охотник
Шрифт:
– Есть! – бабища достала початую бутылку водки, приложилась, и громко хлебнула, утерев губы рукавом – Твари! Это вы извели моего пацана! Мишаню моего! Мою краавиночкуууу…
Баба загослосила, пошатнулась, и вдруг трезво взглянула на Надиену:
– Я выведу вас на чистую воду! И тебя тоже! Ты лечишь без диплома! Ты аферистка! Тебя нужно к атветстнасти призвать! Ик!
Она зажала рот и на секунду замолчала. Потом оторвала ладонь и снова завопила – истошно, мерзко, брызгая слюнями:
– А твоего дружка участковава посадить! Штоб не покрывал преступнекаф!
– Каких преступников? Ты с дубу рухнула? Последние мозги пропила? – Надиена удивленно подняла брови,
– Не подъедет! – довольно усмехнулась бабища, собрала пальцы в кулак, величиной едва не с голову лекарки и поднесла его к лицу Надиены – Вот вы где у меня! И ты, и Серега твой! Што смотришь?! Глазыньки-то вытаращила! Вона как выперилась! Только я не верю в тваи колдовские штучки! Плевала я на тебя, афиристка! Всеооо….все я знаю! Загубили маво Мишеньку, загубили! Всех вас в бараний рог скручу!
– Да что ты плетешь, дура! – взорвалась Надиена, шагая назад и пытаясь закрыть калитку. Только напрасно старалась – бабища ухватилась за калитку могучей рукой и не дала ей закрыться:
– Погодь! Все знаю! Мишенька поехал к городским, в Самсоновку, я слышала! К этому уроду, который щас у тебя! Каторава ты щас лечишь, ведьма! И видели люди, как он поехал! А потом он пропал! Убили его там! И участковый ездил в Самсоновку! И привез этого безногого урода! Ну што, как теперь тебе?! Небось бабла менту дали? И с тобой поделились, да? Все знают, Серега и его пришмандовка все к тебе ныряют! В обчем – заложу я всю вашу банду, и оборотня в погонах, и тебя, афиристку проклятую! И урода вашего! Всех, всех вложу, если не…
– Что если? – спокойно спросила Надиена, повернувшись к бабе и соображая, что делать. Сергар не сказал ей про убийство, но сложить два и два не составляло никакого труда. Не зря участковый расспрашивал ее про больных с ушибами и переломами, не зря он оказался в Самсоновке, откуда и привез Сергара.
– Деньги! Ты мне дашь денег! – понизив голос, выдохнула Нинуха – Пятьсот тыщ! И тогда – я как могила! И живи себе, живи!
– Сдурела? Откуда я возьму тебе пятьсот тысяч? – Надиена оторопело похлопала глазами, и сжала пальцы в сухой кулачок – Я тебе что, миллионерша?! Я денег за лечение не беру! Живу на пенсию! Да на то, что мне дети дают! Иди отсюда! Проваливай! Не знаю я, куда делся твой придурошный сынок! А если делся куда-то, туда ему и дорога, пьяни и бандиту!
– Вот ты как заговорила! – неожиданно трезвым голосом заговорила Нинуха – Пьяни, и бандиту? Следствие разберется, какой пьянь и бандит, и кто его убил! Завтра же поеду в район! Добьюсь правды! Всем вам попухнет, вы меня еще не знаете!
– Знаю, как не знать? – с горечью сказала Надиена, тяжело вздохнув и отвернув голову в сторону. От Нинухи крепко пахло немытым телом, потом, застарелым перегаром и свежим водочным духом от пролитой на грудь паленой водяры.
"Что-то надо делать!" – пришла в голову мысль, и тут же затерялась в горечи решения, которое придется принять. Кодекс лекарей гласил "Не навреди! Не употреби умение во вред людям!" Увы, Надиене не раз, и не два приходилось нарушать этот кодекс. Иначе просто не выжить. Иначе – не выжить.
– Что зыркаешь глазенками-то? Думаешь – не докажу? Думаешь – обстряпаете с Сереженькой своим, да с детишками твоими- похороните меня? А вот хрен тебе! Я всем сказала, что к тебе пойду! Вот только не сказала – зачем! Пока не сказала!
– Это хорошо, что не сказала – бесцветно сказала Надиена, и поманила пальцем – Иди сюда. Я дам тебе часть денег сейчас, остальное завтра, хорошо?
– Завтра до обеда! – торжествующе хохотнула Нинуха, и пошатнулась – Сколько сейчас даешь? Вот я же знала, что у тебя бабки есть! Знала! Денег она не берет, курва старая! Берешь! Все берут! Дураков нет!
– На, возьми! – Надиена сунула руку за пазуху, Нинуха приблизилась, наклонила голову, следя за рукой лекарки, и тогда старушка другой рукой быстро коснулась виска женщины, вложив в выплеск максимальное количество Силы, которое сейчас могла себе позволить.Увы, она такеще и не восстановилась до конца после работы с Сергаром.
Нинуха, как подкошенная рухнула на землю, выключенная так же верно, как если бы ее стукнули поленом по давно немытой голове.
Надиена прислонилась к стене, ощущая, как бьется сердце, норовя выскочить из груди. Давно надо было провести ообряд обновления, но дети?! Внуки?! Как она будет жить, не касаясь их тел?! Не видя их лиц?! Не слыша их голосов?! Ох, боги…как ей выдержать?! Вернее – сколько еще она может выдержать? Колдовать становится все сложнее, колдовство отнимает жизненные силы, и восстанавливаться все труднее. Колдовство – сродни физической выносливости – чем ты слабее, чем дряхлее, тем меньший запас волшбы в твоем "кошельке". Если как следует перенапрячься, не уследить за расходом – можно и в гроб загреметь.
Постояв, посмотрела по сторонам (не видел ли кто-то?!), уцепила Нинуху за толстопалую руку, и пятясь – как муравей здоровенную гусеницу – потащила женщину во двор. Старые мышцы скрипели, суставы трещали, в глазах плыло, но туша монстроидальной пьяницы медленно, но верно вползла во двор и устроилась на траве-подорожнике, ровным газонным слоем укрывавшей площадку перед летней кухней.
Надиена нарочно не бетонировала эту площадку, несмотря на то, что Матвей зудел об этом регулярно, раз в месяц – это точно. "Мам, давай забетонирую! Мам, грязища! И машину поставить некуда! Ноги все пачкать!"
Не понимают – нельзя заковывать землю. Нужно подпитываться от нее Силой! Ходить по ней босиком! Глупенькие…не зря она выбрала это место, не зря. Здесь – место Силы. Если бы не оно…конечно, в старом доме пятно больше, энергии больше, но чтобы построить новый, не сносить же старый дом, в котором было так хорошо, в котором выросли дети? И в котором лежал муж…такой красивый…даже в гробу.
Надиена разулась, встала босыми ногами на прохладную, щекочущую ступни траву, подвигала пальцами, чувствуя, как по ступне пробежал муравей, торопящийся по своим делам, закрыла глаза и мгновенно подключилась к ручейку Силы, помчавшейся в нее живительным потоком. Вздрогнула, захлебнулась от наслаждения, от переполнившей ее сласти, радости, от восторга, распиравшего душу! И закрыла поток. Хватит! Иначе можно потеряться в этом ручье энергии. Слаба стала. Душа едва держится в ветхом теле. А ведь когда-то она могла и без подзарядки! Восстанавливалась за минуты! Эх, где они, ее двадцать лет?! Как давно это было, как давно…
Отбросив лишние мысли, снова наклонилась над Нинухой, возложив на нее обе руки – ладонями по вискам. Секунда – женщина вздрогнула, дернулась, открыла глаза и тут же закатила их под набровные дуги, уставившись на лекарку красными прожилками белков. Тело Нинухи затряслось, ноги мелко задрожали, забились в судороге так, что заскрипели сухожилия, перенапряженные до предела. Затем женщина обмякла, безвольная, как кукла.
– Ты забыла про сына, ты забыла, зачем приходила ко мне, про Самсоновку, про инвалида, про участкового. Когда очнешься – пойдешь домой. Ты никогда не приходила ко мне. И ты больше никогда не будешь пить спиртного. Если ты выпьешь хоть каплю – тебя вырвет, и будет нести три дня. Запрет на спиртное! Навсегда! Навсегда! Навсегда!