Охотники Гора

Норман Джон

— Думаю, убар, мне скоро придется вернуться в свой лагерь на берегу Лаурии, — сказал я, когда мы остались одни, без женщин.

— Ты волен уйти отсюда, как только пожелаешь, — ответил Марленус — И все же останься здесь еще на день. Воспользуйся моим гостеприимством. — Он хлопнул меня по плечу. — Должны же мы с тобой доиграть партию!

Я рассмеялся.

— Обязательно! — Я уже забыл о партии, которую мы, не успев начать, отложили, услышав у ворот боевой клич Хуры, возвещавший о доставке беглой рабыни.

У входа в палатку Марленуса я остановился. Марленус обернулся.

— Убар, — спросил я, — а если бы Вьерна не попросила у вас пощады, если бы она

не разрыдалась и не признала себя целиком и полностью вашей рабыней, вы бы действительно привели в исполнение свою угрозу?

— Я не понимаю, — ответил Марленус.

— Вы действительно приказали бы перерезать ей сухожилия?

— Конечно, — сказал Марленус. — Ведь я — убар!

— Когда ты уйдешь отсюда, — произнес Марленус, внимательно глядя на доску, — я хочу, чтобы ты отправился прямо к себе на корабль.

— Именно это я и собираюсь сделать, — ответил я, обдумывая комбинацию своих фигур на доске.

— Я не хочу также, чтобы ты шел к обменному пункту разбойниц и пытался освободить находящуюся там бывшую гражданку Ара.

— Понял, — ответил я.

— Как ее бывший убар, я сам позабочусь об этом Да, я не завидовал Талене: она посрамила отца нечего сказать.

— Позвольте поинтересоваться вашими намерениями на ее счет, — попросил я.

— Девушку возвратят в Ар.

— Понятно.

Марленус поднял на меня глаза:

— Выброси ее из головы. Она недостойна свободного мужчины.

Я кивнул. Он был совершенно прав. Талена, некогда дочь великого убара, стала теперь ничем. От нее отреклись. У нее теперь не было семьи, не оставалось влияния и богатства. Она сохранила лишь свою красоту и клеймо на теле. Даже выпущенная на волю, она, будучи отлученной от семьи, оставалась как бы вне кастовой принадлежности. Любая крестьянская девчонка из заброшенного Богом селения в социальном плане стояла значительно выше ее. Красавица Талена, удивительная, неповторимая Талена, превратилась в ничто. В совершеннейшее ничто. Теперь она никому не нужна. Мы с Марленусом отлично это понимали.

— К вам рабыня, — доложи человек, стоявший у входа в палатку.

— Впусти ее, — не отрывая взгляда от доски, распорядился Марленус.

Вьерна была ошеломляюще красива. Ее волосы, длинные и светлые, были взбиты и отброшены назад. Очень короткая накидка из прозрачного желтого шелка не скрывала великолепное тело, а лишь еще больше подчеркивала его прелесть. Грудь девушки высоко вздымалась, заставляя волноваться легкую, ниспадающую до колен накидку. Я уловил тончайший запах духов и ароматизированных масел, втертых в тело девушки и придавших ей женственности. Губы ее были накрашены, а щеки слегка подрумянены. Она была одной из самых красивых рабынь, которых мне когда-либо доводилось видеть. На плече она держала кувшин с вином.

Марленус оторвался от игральной доски и взглянул нее. Дыхание девушки заметно участилось.

— Поставь кувшин и подойди ближе, чтобы мы могли на тебя посмотреть, — приказал Марленус.

Она повиновалась.

— Убери волосы с ушей и поверни голову, — распорядился Марленус.

Вьерна продемонстрировала вдетые ей в уши массивные золотые сережки.

— Сними накидку и повернись лицом к нам, — продолжал ее хозяин.

Она была красива. Она, конечно, стояла не так, как могла бы стоять Кара или любая другая девушка, знакомая с прикосновением мужчины, и тем не менее ее поза выражала подчинение и зависимость. Обычные для нее сопротивление и дерзкое упрямство исчезли из разворота плеч и головы. Даже ладони ее сами собой легли теперь на бедра, причем левая закрывала рабское клеймо.

Ее никогда не учили стоять подобным образом. Это умение появилось в ней само, после сегодняшнего окончательного обращения в рабство. И теперь, сама того не осознавая, она стояла как настоящая рабыня. Вьерна уже всем своим существом понимала, что стоит перед хозяином, владельцем, человеком, которому принадлежит целиком и полностью. Она стояла как рабыня, потому что уже почувствовала себя рабыней, и это проявлялось во всем, даже в ее позе. Поза рабыни была теперь для нее естественной: она уже стала рабыней.

— Повернись, — приказал Марленус. Вьерна покорно повиновалась.

— Ты видишь? — спросил Марленус.

— Да, — ответил я.

Вьерна знала, что она красива. Кроме того, она знала, что красота ее является сейчас предметом пристального внимания со стороны двух свободных мужчин. По ее осанке, по учащенному дыханию я чувствовал, что это немало волнует ее, тем сильнее оттого что она — рабыня, принадлежащая одному из присутствующих здесь людей.

— Ты замечаешь в ней эту покорность, эту готовность служить? — спросил Марленус. — Она осталась прежней девчонкой, которая ничего не знает и не умеет, но в ней уже ощущается готовность узнать, научиться и, самое главное, готовность служить.

Я кивнул.

— Повернись к нам лицом, — приказал Марленус.

— Да, хозяин, — откликнулась Вьерна.

Я был очарован. Женщине в ошейнике запрещено воздействовать соблазняюще на тех, кто на нее смотрит. В ошейнике она должна держаться перед своим хозяином естественно, не стараясь пробудить его чувственность и желание. Но Вьерне сейчас было не до того: она казалась настолько взволнованной, беззащитной и покорной, что едва находила в себе силы отвечать на вопросы Марленуса и выполнять его распоряжения.

— Ты ощущаешь в себе готовность служить? — спрашивал он. — Служить, как настоящая рабыня?

— Да, хозяин, — отвечала Вьерна.

— Одевайся, — приказал Марленус.

Глотая слезы, она негнущимися руками ¦ набросила на себя прозрачное шелковое покрывало.

Внимание Марленуса снова сосредоточилось на игральной доске.

— Строителя убара к копьеносцу убара, на клетку семь, — произнес он, передвигая одну из своих фигур.

В ответ я сыграл книжником, переставив фигуру к строителю убара, на клетку два. Марленус оторвал глаза от доски и бросил отсутствующий взгляд на девушку.

— Налей вина.

— Да, хозяин, — послушно ответила она.

Я продолжал смотреть на доску.

Женщины, что ни говори, поразительные существа, всячески стремятся создать впечатление, будто шут нежности, уважения и ласки со стороны любящего их мужчины. Однако жизнь убеждает в том, что все они — одни, более скрытные, подсознательно, во сне, другие — наяву — жаждут лишь подчинения мужчине, подчинения полного и безоговорочного, часто связанного с унижениями и жестокостью; несмотря на разговоры об эмансипации и равноправии, они настойчиво стремятся к несвободе, к обретению хозяина над собой, над своим телом, а зачастую и над душой; к обретению человека, который, презрев их частое раздражение и недовольство, взял бы на себя смелость управлять ими, причем управлять наиболее жестоким способом — не убеждая их, а подавляя, ломая, сокрушая их волю и желания. В глубине души каждой женщины, вне зависимости от типа ее характера, вне зависимости от того, признает она это или нет, живет рабыня. Зачастую, не понимая этого, неудовлетворенная женщина мучается всю жизнь, ибо гордость, высокомерие и непонимание обрекают вести поиски совсем не там, где следует.