Охотники на «кидал», или кооператив сыщиков
Шрифт:
— Куда их девать-то? — спросил Ванечка, почесав в затылке.
— Я сейчас самосвал пригоню, — прохрипел Глеб Глебович, глядя на Ванечку одним глазом. Второй глаз даже неизвестно, был ли у него цел: какой-то мясистый комок образовался на этом месте — жутко даже было смотреть, Ванечка с Котом взгляд от него отводили. Да и нос у Глебыча точно был сломан, явно перекосился вбок. Но мужик соображал, хотя и дышал ртом, говорил гугниво:
— Я у себя в Петергофе в больницу сегодня же лягу: скажу, что отхуярили на улице. Вы меня только дотуда
Скоро подогнал самосвал. Самосвал периодически с шипением выпускал воздух из своих механизмов и казался живым. В кузов с кряхтениями закинули трупы. Сверху навалили песка.
— И куда их? — кивнул на кузов Ванечка.
— В дамбу! Поехали со мной.
Ехать было недалеко. Охранник на въезде даже ничего не спросил — поднял шлагбаум и ушел к себе в будку. Он явно был пьяный.
Трупы скинули и засыпали песком в глубокой щели рядом с бетонной стенкой водопропускного сооружения.
— Прах к праху, — Кот туда еще и ногой сбросил комок глины, поежился. — Весь Петербург стоит на костях.
С залива, поднимая волну, дул сильный ветер. Чайки на песке перебирали лапками боком, с растопорщенными перьями. Из Ораниенбаума как раз вышел последний паром на Кронштадт.
Кот пришел домой около полуночи непривычно тихий, очумевший. Волосы у него стояли дыбом. Он выглядел как летчик сгоревшего самолета.
— Я сейчас усну стоя. Падаю. Еле говорю. Такое ощущение, что камни тяжеленные весь день ворочал, — произнес он, испытывая при этом значительное усилие.
Пока Валентина собирала на стол ужин, он уснул сидя, закинув голову назад. Валентина кое-как отбуксировала его в постель. До утра он так и не проснулся. Руки и ноги его дергались во сне, однако пробудился он в хорошем настроении и снова стал таким, как и прежде. Тут же начал приставать к Валентине, запустил ей под ночнушку руку. Та сначала отнекивалась и отпихивалась: «Дай еще поспать!», но потом все-таки сдалась.
Ванечка же спал аж до вечера. Где-то в доме назойливо трещал отбойный молоток, кулькала вода в раковине, лаяла за стенкой собака, несколько раз звонил мобильный телефон, но он ничего не слышал, словно впал в кому. Пропустил два звонка от Аси.
Первая мысль, когда водитель-охранник Геннадий вынул конверт с диском из почтового ящика, была что это какая-то рекламная акция. Потом еще подумал, что может быть какая-то информация, распространяемая безумцами про грядущий конец света. Впрочем, это и был конец света — для него лично.
Когда он просмотрел запись, у него было ощущение, что его ошпарили, и он так и сидит ошпаренный да и еще к тому же с опухшими горящими ушами. Он постоянно дотрагивался до них проверить, так ли это.
Главный вопрос был: что теперь делать с Леной? Как ее можно было теперь целовать? Спать с ней?
Наконец, Лена вернулась из магазина, шуршала пакетами, звенела ключами в прихожей, крикнула оттуда:
— Лена, можно мне тебя спросить об одной вещи?
Он увидел, как она заметно напряглась, что-то почувствовав.
— Скажи, ты мне когда-нибудь изменяла?
Возмущению ее не было предела, он вскипела, но как-то чуть с запозданием:
— Как ты мог такое подумать!? Мы же любим друг друга, а ты мне, оказывается, не доверяешь! Как ты можешь?!
Но вдруг замолчала, будто ее выключили.
Геннадий, уже, было, включив запись, тоже замер и тут же нажал на «стоп», потом вынул диск, вложил обратно в конверт.
— Извини, — сказал он, как прокашлялся, вышел из комнаты на балкон, быстро рукавом вытер подступившие слезы. Взатяг выкурил сигарету до самого фильтра, пока не начала обжигать пальцы. Потом вернулся в комнату. Лена сидела на том же месте и в той же позе, сжав ладони между коленями, очень бледная.
— Что-то страшно болит голова. Извини, — сказал он.
Она ничего не ответила.
— Что-нибудь приготовишь поесть? — спросил он.
Ни слова в ответ. Сумерки постепенно заполнили комнату. Он хотел включить свет, но не решился. Легли в постель, не касаясь друг друга. Оба недвижно лежали и молчали в темноте, как мумии. Нужно было как-то дожить до утра, а там встанет солнце. Потом она сказала:
— Я беременна.
Он хотел спросить: «От кого?», но промолчал. Она ответила сама:
— Это твой ребенок. Можешь даже сделать анализ. Я не против. Я люблю только тебя.
Потом она плакала, не издавая ни звука. Чуть-чуть только подрагивала постель.
Вдруг позвонил телефон. Ася бросилась в комнату, схватила трубку:
— Алё! Алё! — запыхавшись, закричала она, но это был не Ванечка.
Ася же внезапно почувствовала такую страшную слабость, что вынуждена была сесть. Будто камень положили ей на сердце, и она с этим камнем так весь следующий день на даче и ходила. Под вечер по крыше швейной машинкой застрекотал дождь, а утро было солнечное, сверкало, звенело птичьими голосами. Что-то изменилось — все было по-другому.
Кусок в горло не лез. Аппетит отсутствовал напрочь.
— Ты, случайно, не заболела? — встревожено спросила тетя Валя.
— Я не знаю, — прошептала бледная несчастная Ася.
И только тут Ася вдруг поняла, что влюбилась. И влюбилась по уши, насмерть. Она вышла на двор. На дорожке лежал маленький желтоклювый птенчик. На него уже прицелилась соседская кошка Марта — известная разбойница. Возникла суета. Птенчика стали спасать. Часть Асиной любви досталась и этому крохотному существу. Ей даже на какое-то время стало легче. Быстро просыхала дорожка, влага осталась лишь в трещинах асфальта, расчертив дорожку непонятными рисунками. Потом Ася просто пошла гулять по улицам поселка в сторону залива — в никуда. И никто ей был не нужен, ну, разве что кроме Ванечки. Ах, если бы он вдруг появился!