Охотники на Велеса
Шрифт:
Он смотрел с легкой улыбкой, в которой яснее ясного читалось: мне ли ты не доверяешь, когда я уже так повязан?
— Они были христианами, — сдалась Любава. — Начало истории посвящено тому, как знатный римлянин встретился со Христом и стал Его учеником.
— А конец?
— В конце император узнал, что все они христиане и казнил всю семью за то, что они не поклонялись римским богам.
— Вот это понятно. Наши, кстати, тоже запросто прикончат тех, кто не будет поклоняться здешним богам.
— Значит, если кто кого прикончит, то это нормально, а если кто кого просто любит, да еще и не за внешность, то это сразу недостоверно,
— Ну успокойся, Любава. Не просто любит. Недостоверно, если муж предпочитает голодать, но не продает жену. И сыновей. Не смотри на меня так сурово. Разве ты не помнишь, что еще пару месяцев назад здесь все именно так и поступали. Знаешь, сколько вторых и третьих жен, а также детей было выменяно на мешки с зерном в Булгарии? И тут ты мне такие истории переводить даешь. Нарочно что ли?
— Нет, я не подумала, — успокоившись и чуть смутившись, ответила девушка.
— Удивительные у этих греков истории. У нас таких нет.
В том, что это именно так Любава смогла убедиться очень быстро после ухода сказителя. Ростила решила рассказать ей сказку на ночь.
— Один парень как-то встретил дедка в лесу, — задумчиво начала она. — Дедок попросил у парня хлеба. Проголодался, мол, вусмерть. Парень посмотрел, видит, дедок и вправду тощий, ледащий дедок совсем. А у молодца в сумке лежала краюха хлеба. К матери на могилку нес. Ну и пожалел парень дедка ледащего, отдал ему хлебушек. А дедок ему и говорит. Иди, мол, молодец туда-то, там в лесу ель найдешь, молнией обугленную, станешь рядом, скажешь то-то, и выйдет из под ели клад. То, мол, благодарность дедка того. Ну парень и пошел. Нашел он ель, молнией обугленную, стал рядом и произнес слова заветные, дедком ледащим сказанные. И вылез вдруг из-под корней ели обугленной волк, черный-черный, повернулся два раза вокруг себя и превратился в сундучок деревянный, медью окованный. Открыл парень сундучок деревянный, медью окованный, а там злато-серебро, да каменья отборные. Пересыпал парень клад себе в мешок и пошел обратно. Глядь, а дорога завела его на кладбище. И тут, видит он, как из могилы его матери поднялось нечто, женскую фигуру напоминающее, и летит к нему. У-у-у! А хлеба в котомке уже нет! Только клад тот зачарованный. Бросился парень бежать, но не тут-то было. Догнало его нечто, женскую фигуру напоминающее, на плечи взгромоздилось, холодное-прехолодное. Тут парень и сомлел со страху. Упал там же, на кладбище. Там его мертвым на второй день и нашли. И никакого клада зачарованного и в помине при нем не было.
— Хорошенькая сказочка на ночь-то, — пробормотала Любава, поежившись. — Как раз уже стемнело. Особенно мораль расчудесная.
— Что-что?
— Ну урок, что ли. Сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок. Урок тут, видимо, такой, что нечего делиться хлебом с незнакомыми голодными дедками, иначе найдут тебя мертвым на третий день.
— На второй…
В этот момент светильник затрещал и погас, Ростила принялась его разжигать. И тут дверь медленно открылась и в избу зашел…
Они обе громко заорали.
— Что происходит? — спросил Харальд.
— Мы подумали, что это не ты, а нечто, — нервно хихикнув, ответила Любава, — мужскую фигуру напоминающее. И испугались.
Ростила зажгла светильник. Харальд шагнул в неяркий круг света.
— Ты сейчас меня боишься, Ростила? — мягко спросил он.
Ростила стояла, опустив голову. Ее длинные волосы, переливались в неярком свете. Она казалась покрытой покрывалом
— Ты прекраснее Фрейи, родная. Ты пойдешь сейчас со мной?
Ростила опустила голову еще ниже. Харальд притянул девицу к себе, легко поцеловал в голову и отпустил.
— Не хочешь, оставайся, — по-прежнему мягко сказал он, отступая на шаг.
— Я пойду, — еле слышно ответила Ростила. Откинула назад волосы, решительно сделала шаг вперед и обняла варяга за шею.
— Ничего не бойся, когда я рядом, — прошептал Харальд, подхватывая ее на руки и вынося из избы в сени.
— Наверное, в баньку пошли, — подумала Любава, после того, как хлопнула входная дверь. — Вряд ли по улицам гулять. Интересно, женится он на ней, или не женится? Не помню, чтобы он какую-то женщину раньше на руках носил.
На следующее утро Любава проснулась чуть свет, Ростилы не было. Дежа с тестом стояла нетронутая, прикрытая Творимировым тулупчиком. Почему-то у Ростилы именно Творимирова одёжа вызывала четкую уверенность, что тесто за ночь не убежит. Любава заглянула под тулупчик и вздохнула. Хорошо бы Харальд женился на Ростиле, хозяйкой та была изумительной. Тесто выглядело безупречно. Новгородка быстро растопила печь, поставила хлеб выпекаться, подхватила тулупчик и побежала в дружинную избу. Отдать тулупчик Творимиру и посмотреть, что происходит.
Там печь была уже растоплена, но выпекать хлеб мужики боялись. То, что Любаву не смутить никакими поверьями, они знали, а вот хрупкую душу Ростилы потревожить боялись. Они даже блюдечко с молоком, которое Ростила постоянно выставляла рядом с веником, для домового, не трогали, хотя спотыкались о него в полутьме и сдержанно ругались. Да блюдечко с молоком это еще ладно, гораздо хуже, например, была Ростилина уверенность, что ровно в полдень все должны прятаться в избу, чтобы Полуденница не навредила. Она сама на полчасика пряталась, и хорошо, что окошко закрывала, потому что не видела, если кто, неосторожный и не спрятавшийся, в это время по двору перемещался. Никому красавицу муромку расстраивать не хотелось, но мало ли какая надобность возникнет…
А что тут можно сказать? В Новгороде было достаточно скептиков христиан, которые в лучшем случае, глядели с молчаливой усмешкой на суеверных соседей, а то могли и вслух обсмеять. Поэтому цветы отеческих верований последнее время плохо росли на новгородской земле. А вот в Муромле они росли и цвели пышным цветом. Нельзя, ни в коем случае нельзя существам мужеского пола прикасаться к деже с тестом. Нельзя — и все тут. Поэтому Творимир и Негорад, лучше многих женщин сумевшие бы выпечь хлеб, беспомощно стояли возле дежи и с непривычной для них тоской смотрели друг на друга.
— Доброе утро, — весело сказала Любава, — Все хорошо. Не будет из-за вас ни недорода, ни мора вселенского. Я сама вымешу тесто и поставлю хлеб в печь. Творимир, твой тулуп в сенях.
— Любка, ты поправилась? — улыбнулся Негорад. — Как я рад тебя видеть здоровой. Я тебе не говорил, но все внутренности переворачивались, когда ты на лавке такая квелая сидела.
— А не от голода, — понятливо уточнила Любава, подходя к деже, — внутренность-то твоя переворачивалась?
— И то верно, — вздохнул Негорад, поднимая смеющийся взор к потолку. — Ты вроде своя. Знаешь, какой я прожорливый. А перед другими неудобно. Особенно перед такими красивыми, — он оглянулся, не вошел ли случайно Харальд.