Охотники за алмазами. Открытие века
Шрифт:
— Возможно, мы, возможно, и другие. Вопрос еще окончательно не решен, и потому наш капитан в окружкоме партии находится, там прямая связь с обкомом.
— А тут треп идет, что «Ермак» уже ушел и он будет флагманом в караване.
— Что ушел, знаю. А будет ли он флагманом каравана, — пока еще вопрос. Понятно, салажонок?
— Понятно! — бодро ответил Санька.
Чекаш снова повеселел. Если вопрос еще не решен, а капитан Лукин в окружкоме, то все может повернуться самым лучшим образом. Капитан сумеет постоять за судно!
Причалы Ханты-Мансийска, как и все причалы северных рек в первые дни навигации, завалены различными грузами: ящиками, контейнерами, мешками, бочками,
Они на самоходке идут за первой нефтью! Значит, они вроде бы тоже первооткрыватели, подумал Санька. Но им все же легче, чем геологам-разведчикам, которые нашли здесь нефть. И Санька вспомнил вчерашний спор в кают-компании.
В газетах было напечатано о присуждении Ленинских премий ученым-геологам. Лауреатами стали начальник геологоразведочной партии, крупные специалисты из Москвы и области. В этот вечер Санька впервые услыхал имя Фармана Далманова. Кто-то из ребят удивился, что этого самого Фармана (видно, нерусский, подумал тогда Санька) не оказалось среди награжденных. А он, якобы, и есть самый первый разведчик нефти в этих краях. Ребята спорили до хрипоты, пока на шум не пришел капитан Лукин. Он сказал так: «На фронте тоже не сразу награду героям вручали. Но она, награда, и через много лет найдет своего хозяина». И команда сразу утихла, потому что каждый знал, что орден Ленина за оборону Севастополя капитан Лукин получил совсем недавно, в прошлом, шестьдесят третьем году, как раз в День Победы…
— Молодой человека! Молодой человека!
Санька остановился, оглянулся. Увидел старика манси. Плосколицое морщинистое лицо, продубленное ветрами и морозами; седые усы, пожелтевшие от табачного дыма. Широкоскулый, низкорослый. Он вынул трубку изо рта и показал на самоходку:
— Молодой человека, ты будешь с той красивый пароход?
— Да, дед.
— А что будешь возить на такой пароход?
— Нефть. Понимаешь? Из нее керосин делать будут.
— Моя все понимай! Много керосина очень хорошо!..
Капитан пришел под вечер, когда солнце огненным шаром опускалось над тайгой и розоватые блики легли на гладь Иртыша, на прибрежные постройки, наспех сбитые бараки, складские навесы, на лодки и корабли, и все сразу получило новую окраску, празднично яркую, а далекий плес золотисто светлел, и над ним пушились светло-зеленые заросли, тянулись вверх шапки мохнатых сосен и тонких берез.
Капитан шел, и издали было видно, что он улыбался, и эта улыбка на его медном от загара лице, его светящиеся радостью глаза отвечали на немой вопрос команды. Санька, опережая других, побежал навстречу.
— Нам доверили. Пойдем первыми! — Лукин произнес слова, которые с надеждой ждали моряки, и повернулся к штурману. — Бензин слили?
— Час назад.
— Все в сборе? — капитан снял фуражку, вытер носовым платком вспотевший лоб.
— Так точно!
— Тогда по местам.
Долгий торжественный гудок оглушил причалы и окрестные чащобы. Самоходка, деловито пофыркивая, медленно отчалила, постепенно убыстряла ход, а за кормой на потемневшей воде стлался серебристый след.
Город уплывал назад, в дымчатые голубые сумерки. На высоком мысу еще светлели дома, в которых то там, то здесь вспыхивали
Самоходка, описав большую дугу, заходила навстречу сильному течению Оби, главной сибирской реки. Санька стоял зачарованный, схватившись руками за бортик. Перед ним открывалась неоглядная даль, которая невольно покоряла своей невиданной ширью и неторопливой мощью. Обские воды были значительно темнее по сравнению с иртышскими, буро-рыжими от торфяника. Сильная прозрачная струя быстро таяла в темных водах, лишь слегка, как казалось Саньке, высветляя их.
Вдали по правобережью зеленым плоским горбом тянулась дремучая таежная гряда, чем-то напоминая косматую спину медведя, хозяина здешних мест. Она как бы сторожила Ханты-Мансийск. Санька подставлял легкому ветру разгоряченное лицо и ощущал, как воздушные упругие руки гладили шершавую кожу, трепали белесый чуб, шевелили воротником форменки.
— Любуешься?
Рядом с Санькой встал пожилой дизелист, дядя Ипат.
— Ага. Красотища какая!
— Ты впервой тут?
— Впервой! — признался Чекаш.
— Счастливый ты! В первый рейс, и за таким грузом. На всю жизнь память. Я вот, ежели с самого начала брать, пятый десяток при корабельной машине… При разных погодах приходилось ходить по Иртышу и Оби, на старых галошах и новых паровиках… Всякого насмотрелся, навидался, было и такое, что и вспомнить противно. Но каждый раз, как выходим с Иртыша на Обь-матушку, все обиды забываешь, сердце отчего-то обмирает, и весь как бы наполняюсь музыкой, словно в праздничный день. Тут мы с тобой, если с понятием подходить, посередине России плывем… А кругом, на сотни верст, нехоженая тайга, до самой полярной тундры лежит-простирается. Медвежье царство. Сколько там богатства разного на земле и под землею ждет не дождется человека!..
Санька слушал дядю Ипата, поддакивал, соглашался и во все глаза смотрел на первобытно-могучие воды, которые широким морем текли в мировой океан. Смотрит не насмотрится, дышит свежим воздухом, настоянным на травах и смолистой хвое, и не надышится. А вокруг в этот почти полуночный час светлынь ясная от раскрытого неба, от водной глади, от розового свечения на открытых плесах и заливных лугах. Лишь у крутого правобережья, под тенью горба той таежной гряды вода казалась атласно черной.
А пожилой моторист рассказывал о жизни на реке, о рыбах и охотниках, издавна промышляющих в здешних местах, о хантах и манси. В его рассказе мелькали названия поселков и разных прибрежных мест, а то и просто отдельных юрт: Тегенские, Лапорские, Тугор-Цурские, Медянские, Ханы-Мужи, Кармас-Поел, Тут-Вож, Шварские… Одни поселения только летние, другие — зимние. Санька слушал и смотрел в далекие берега, где зеленоволосые березки, как девчонки, задрав подола юбок, вошли в воду и застыли. Ни огонька, ни избушки, ни юрты. Темная кромка таежных дебрей, глухомань…
— Чекашов, к капитану!
Санька встрепенулся, одернул форменку и пружинистым шагом поспешил к командиру самоходки, стараясь на ходу угадать причину внезапного вызова. Зазря капитан в такой поздний час кликать не станет.
В капитанской каюте Чекашов увидел второго штурмана. Заметив Саньку, капитан жестом пригласил его подойти поближе и продолжал:
— За нами вслед вышли восемь самоходок, да четыре баржи толкают буксиры. А мы — первые! Как оркестр в праздничной колонне… Доверие нам большое, подкачать никак невозможно. Верно, ребята?