Охотники за алмазами. Открытие века
Шрифт:
А Губкин что утверждал? Казаминов знал наизусть высказывание академика:
«На восточном склоне Урала угольная фация юры по направлению к востоку, то есть немного дальше береговой линии, где происходило накопление осадков, где отложились угленосные свиты, — угольная фация заменяется нефтеносной».
Эту теорию Шатский тоже опроверг мягко, сказав, что нефть могла образовываться различными путями и потому, мол, не стоит придерживаться одного распространенного предположения. Именно «распространенного». Намекая на выступления Губкина в центральной прессе.
«Сибирская платформа, не испытавшая
Казаминов закурил новую папиросу. Академик снова утвердительно говорит о Кузбассе. Значит, были предпосылки, была уверенность. Нам надо лишь доказать правоту его научного предвидения. А вот к северу он безжалостен.
«Из последней в смысле возможной нефтеносности мы должны совершенно исключить толщу, иногда довольно мощную, четвертичных отложений, сложенных осадками бореальной трансгрессии, мореной и обширными аллювиальными и озерными песчаными накоплениями. Третичные породы, и особенно верхние юрские и меловые, представлены и по склону Урала и по окраине Таймыра, а также и в районе среднего течения Оби типичными эпиконтинентальными осадками, глауконитовыми песками, глинами, нахождение первичной нефти в которых, по аналогии с соответствующими породами русской платформы, исключается».
— Та-ак, исключается, — сказал сам себе Казаминов, перечитывая, строчки статьи. — Исключается в районе среднего течения Оби. Как раз то, что и требовалось доказать… Нет, нет, доказывать надо практикой!
Георгий Петрович погасил папиросу, раздавив ее пальцами в массивной мраморной пепельнице. Сизый дымок чем-то напоминал тощий костер в суровой тайге на лютом морозе. Казаминов хорошо знал, что такое тайга. Испытал на собственной шкуре. А Далманов, наверняка, побывал в тех краях в летнее время, почти курортное, если, конечно, не считать мошкары да слепней. Писал диплом. И кто ему только мог подсунуть такую «актуальнейшую» темку? Любопытная ситуация! Как он там назвал свой диплом?.. Возможности… Ага, вот записал. Нет, сразу быка за рога, определенно: «нефтегазоносность среднего течения Оби». Пришел, увидел и… Впрочем, точки над «и» поставит жизнь. Иногда очень полезно для молодых ткнуть их, как слепых кутят, носом в то, от чего отворачиваются.
— Четверть века назад написано, а как звучит современно! Что значит настоящая наука.
Казаминов смотрел на пожелтевшие страницы, и ему казалось, что в кабинете находится академик Шатский, звучит его спокойный, мягкий и в то же время очень уверенный голос, голос человека-борца, привыкшего
В кабинете сизым облаком плавал табачный дым. В пепельнице полно окурков. Но Георгий Петрович не чувствовал усталости, хотя день прошел напряженно и сложно.
Взгляд его снова остановился на карте, на среднем течении Оби. Широкая голубая лента реки, разбитая протоками, катила волны к северу. Глухая, как ее именуют, черная тайга Усть-Югана. Гиблая низина, над которой густыми туманами висят испарения непроходимых болот. Тяжелый запах гниения, разложения, застойной воды… И тучи мошки, комарья, слепней… У Казаминова снова перед глазами встала жуткая картина, врезавшаяся в его память. Это было несколько лет назад, во время экспедиции. Его разбудили на рассвете тревожные голоса товарищей по походу. Казаминов высунулся из палатки и обомлел. На поляну, где геологи разбили лагерь, из густого тумана, окутавшего тайгу, вышла полуживая, истощенная лошадь. Она шла и качалась. Кожа на боках и спине исчезла, она осталась лишь местами, а вместо нее виднелось красное мясо… А вокруг лошади серой тучей носились мошка, слепни и тяжелые оводы…
Животное шло, медленно передвигая дрожащие ноги. Видимо, из последних сил. Вытянув голову, лошадь таращила подслеповатые кровоточащие глаза, жадно принюхиваясь. Она шла на запах костра, шла к людям. Она, наверное, отбилась и долгое время блуждала по тайге. Пища была под ногами, но ее донимал гнус. Эта маленькая крылатая тварь не дает покоя ни днем, ни ночью… Лошадь измучилась в бесконечной борьбе, и жизнь еле теплилась в ее обнаженном кровоточащем теле.
Выйдя на поляну, она остановилась, тяжело повела боками и, глядя на людей, пронзительно и жалобно заржала…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Открывайте шампанское! — скомандовал оператор, и черный глазок кинокамеры был направлен на Бочкова. — Ближе бокалы!
Емельяныч сдернул фольгу, раскрутил проволоку, держащую пробку. Далманов, бортмеханик, журналист Шанин и режиссер телестудии сдвинули стаканы.
— А пробкой обшивку не продырявим? — режиссер кивком головы показал на потолок самолета.
— Выдержит! Северный вариант, — с нескрываемой гордостью произнес бортмеханик.
Пробка вылетела вверх, шипучая пенистая струя вырвалась из темной бутылки.
— Мне тоже наполните! — крикнул оператор, стрекоча кинокамерой.
Отсняв кадры, все уселись вокруг фанерного ящика, ставшего столом. На разостланной газете появились ломти хлеба, куски сала, колбаса, полголовки голландского сыра, пучок зеленого лука. Василий Шанин вынул из чемодана бутылку коньяка.
— С праздником тебя, Фарман! Из Москвы вез в подарок.
Самолет деловито гудел моторами, и его тень бесшумно скользила по глухим таежным урманам, березовым колкам, голубоглазым озерам, буеракам и косогорам, бесконечным болотам, мелким и крупным речушкам…
— Сколько осталось до Усть-Югана? — спросил режиссер, отрезая перочинным ножом кусок сыра.
— Минут сорок чистого полета.
— Что значит чистого?
— Когда без посадки, — пояснил командир корабля. — А что? Разве посадка ожидается? — в один голос заволновались оператор и режиссер.
— Мы на Севере. Летишь на час, а еды бери на неделю, — усмехнулся бортмеханик.
— Смотрите, что это? — длинноволосый режиссер, сидевший ближе всех к иллюминатору, показал рукой. — Вон летят!