Охотники за алмазами. Открытие века
Шрифт:
А вот с футболом дело оказалось значительно сложнее. В центральном совете спортивного общества «Нефтяник» Фарман был буквально ошарашен, когда встретил там еще троих парней, прибывших из разных городов поступать в дублирующий состав команды мастеров, как и Фарман, по «личному приглашению тренера». Здесь же выяснилось, что они не единственные приглашенные. Уже живут в гостиницах и у родственников полтора десятка молодых футболистов, а кроме них еще примерно столько же, если не больше, жаждущих поступить в дублирующий молодежный состав, претендентов из местных бакинских клубов и различных команд. И все они оспаривают одно-единственное вакантное место…
Фарман мысленно сравнивал себя, тощего и жилистого, с атлетическими фигурами других соискателей футбольного счастья, и это сравнение было явно не в
До позднего вечера Фарман проторчал на столичном стадионе, горестно сознавая, что ему никогда не выйти на это зеленое поле в те минуты, когда трибуны переполнены зрителями. Он злился на себя, на свою доверчивость, на тренера, который даже не обмолвился, что право на зачисление в команду надо оспаривать в жесткой конкуренции…
К себе в комнату вернулся поздно и был рад, что не застал старшего брата. Гафур оставил на столе записку, в которой сообщал, что он ждал Фармана, чтобы вместе сходить в театр и посмотреть балет «Лебединое озеро», что у него две контрамарки, однако не дождался и вынужден отправиться в одиночестве. «Да, мне только балета еще не хватает», — подумал футболист.
Фарман быстро разделся и, выключив свет, улегся на раскладушку. Его душили обида и злость. На себя, на всех… Жизнь поворачивалась к нему оборотной стороной, явно не привлекательной и безжалостно суровой. По своей наивности и житейской неопытности Фарман даже не предполагал, что в мире всегда идет борьба за место под солнцем, даже если это солнце представляется в виде футбольного мяча. То было его первое столкновение с прозой действительности, и отнюдь не последнее. Борьба за существование, о которой он знал по книгам своего любимого писателя Джека Лондона, из школьных учебников, оказывается, думал он, подстерегает и его на первых же самостоятельных шагах. А он, выросший в дружной рабочей семье, в небольшом районном городке, был по натуре робким, впечатлительным и стеснительным, не умел еще постоять за себя, отстоять свое право и показать себя с лучшей, более выгодной стороны. Своеволие он проявлял лишь дома, да и то с младшими, и был резок с матерью.
До сегодняшнего дня все ему давалось легко и просто. Учился прилежно, хотя нельзя сказать, чтобы он проводил дни и ночи за учебниками. Просто у него от природы были цепкая память и ясный ум. И на футбольном поле не знал себе равных, хотя каждый мальчишка в их городке был заядлым футболистом. Но среди сверстников, да и не только сверстников, Далманов выделялся. Потому и приглашение в бакинскую команду он скорее принял как должное, как само собой разумеющееся, а не как билет на конкурсный экзамен, где соберутся равные ему и не менее достойные.
Утром принесли телеграмму. Родители поздравляли Фармана с поступлением в институт.
«Хорошо хоть туда приняли», — невесело подумал Фарман, отправляясь на стадион.
На стадионе, как явствовало из объявления, должны состояться отборочные состязания кандидатов в дублирующий состав.
Состязания, к удивлению Фармана, растянулись на три дня. Сначала всех их придирчиво и дотошно осматривали медики. Они измеряли пульс, давление, слушали сердце, потом заставляли делать пробежки, приседать, подпрыгивать, и опять — пульс, давление, сердце. Стоя, лежа… Допытывались о перенесенных в детстве болезнях, нудно и долго расспрашивали о травмах, просвечивали рентгеном, брали кровь на анализы… Записывали в карточки показания динамометра, реакцию на сообразительность, на быстроту и объем внимания…
А на следующий день кандидатов, допущенных врачами, пригласили на стадион. Начался отбор. Это были настоящие соревнования. С судьями. Они фиксировали на секундомерах скорость, измеряли прыжки в длину и в высоту, дальность броска футбольного мяча. Особенно много пришлось бегать. Короткие дистанции, длинные, с места, с ходу, с поворотами… Лишь затем пошли упражнения с мячом. Сложность нарастала с каждым новым заданием.
Фарман начал состязания без особого энтузиазма, даже несколько расслабленно. Он уже смирился с мыслью, что ему не одолеть такой мощный заслон конкурентов, не пробиться к заветному месту в команде мастеров, и, махнув на все рукой, чувствовал
А потом, после всех специальных упражнений, претендентов разбили на две команды, и они, уже в игровых условиях, показывали свое умение — чувство коллективизма, правильное понимание игровой ситуации, выбор места для атаки, перемещения по полю, пас мяча товарищу, обводка, дриблинг, штурм ворот… Обо всем этом парни, может быть, и не знали, увлеченные игрой, однако придирчивые судьи и специалисты, усевшиеся на трибунах, в карточках регистрировали каждое действие футболистов.
После игры Фарман еще долго резвился с мячом, не торопясь уходить. Кто знает, когда еще ему удастся побывать на столичном стадионе и поиграть на таком ухоженном поле. А потом, вымывшись под душем, оделся и ушел, не интересуясь результатами состязаний и не завидуя тому счастливчику, которому улыбнулось счастье…
Фарман даже не предполагал, что таким счастливчиком оказался именно он!
Строгая комиссия, подсчитав очки, после тщательного, всестороннего обсуждения, остановила на нем свой выбор. Об этом Далманов узнал через три дня, когда его наконец разыскал через адресное бюро тренер Исламов. Он вручил удивленному Фарману копию приказа, где значилось, что его зачисляют игроком в дублирующий состав команды мастеров.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Сирена взвыла неожиданно, и ее властный звук пронизал, казалось, всю самоходку.
— У — у — у! — неслось в белесом сумраке рассвета над обской гладью. — Пожарная тревога!
Санька крепко спал на своей койке, раскинув босые загорелые ноги и задрав кверху подбородок. Отстояв вахту, он сменился в полночь, ровно в двадцать четыре ноль-ноль, и на полном законном основании дрыхнул до завтрака. Но сквозь сон, сквозь неплотно прикрытые веки он чувствовал какое-то смутное беспокойство, ему казалось, что наступило утро и встает, поднимаясь из-за обского простора, огромное огненно-розовое солнце. А над его ухом, обдавая теплым дыханием, ревет невесть откуда взявшийся медведь, он толкает его лапой и ревет протяжным надрывом, и от его голоса все сотрясается, вокруг…
Санька повернулся на бок, еще окончательно не проснувшись, а красные лучи солнца пробрались сквозь выгоревшие ресницы и защекотали зрачки. Рев неожиданно оборвался, и в наступившей тишине ему послышались крики, топот…
— Пожарная тревога!..
Секунду-другую Санька лежал не двигаясь, медленно соображая, стряхивая туманную пелену сна. Солнце действительно вставало, и его лучи влетали в распахнутый иллюминатор, высветляя розовым зайчиком койку и подушку. Санька зажмурился, вставать ему очень не хотелось, тело не слушалось… Но вдруг до его сознания дошел смысл коротких отрывистых слов, выскакивавших из репродуктора: