Охотники за каучуком
Шрифт:
Трое европейцев и мулат, пробыв в Боа-Виста несколько дней, пустились в путь. Их сопровождали шестеро индейцев. Фазендейро выделил в их распоряжение четырех лошадей. На спины животным погрузили багаж и провизию. Условились, что до Куит-Анау лошадей поведут двое слуг фазендейро, а оттуда и слуги и лошади вместе с ними вернутся на пироге.
Наконец путешественники оказались на просторах кампо.
Шарль и Винкельман, свыкшиеся с трудностями путешествия по экваториальным землям, шли довольно быстро и легко. Вид у них был даже немного скучающий. Но Маркиз, парижанин, жадный до прелестей природы, видевший до сих пор лишь леса да непроходимые болота, каждую минуту приходил в восхищение и резвился, как школьник на каникулах.
Встреча с индейцами, настоящими краснокожими, дикарями, едва-едва отличавшимися от диких зверей, оставила в его душе неизгладимое впечатление.
Теснота в индейских хижинах, где под одной крышей зачастую можно было насчитать до двадцати пяти — тридцати гамаков, не казалась ему ужасающей, несмотря на жуткую, порой невыносимую духоту. Всякий раз, когда на пути встречались маниока, бананы, ананасы, папайя, ямс, бататы, сахарный тростник или еще что-нибудь экзотическое, Маркиз уверял, что в жизни индейцев есть своя прелесть.
— Терпение, Маркиз! Терпение! — говорил ему Шарль, улыбаясь. — Вам надоест быстрее, чем кажется. Опротивят все эти прелести и деликатесы, а захочется обыкновенного ростбифа, а то и куска хлеба.
— Никогда, месье Шарль! Никогда! Как же индейцы? Вы не можете не согласиться, что они великолепны!
— Безусловно, но плохо одеты.
— И что же? Ведь жара! К тому же костюмы исключительно им к лицу. Диадемы из перьев оттеняют медно-красные лица. Как, вы говорили, это называется?
— Акангатар.
— Вот-вот, именно акангатар. Настоящая корона.
— И все это вы называете костюмом?
— А виноградные листья, нанизанные на веревку и надетые на бедра? По-моему, исключительно элегантно.
— Это у них называется турури. Правильнее было бы сказать, что они одеты в собственную стыдливость или в солнечный луч и что исключительно умело носят свою наготу. А что скажете о женщинах? Неужели ваша галантность дойдет до того, что вы будете утверждать: «Ах, эти умопомрачительно разодетые кумушки, обернутые в километровые жемчужные нити, очень грациозны!»
— Здесь, как и везде, мода требует жертв. И женщины вынуждены покоряться ее капризам.
Действительно, ничто, пожалуй, не могло бы сравниться с пристрастием индейских женщин к жемчужным ожерельям.
Собственно говоря, это и составляло их единственное одеяние. Жемчуг — предмет вожделения! За право обладать им они охотно брались за любую работу, переносили суровые испытания, предпринимали долгое путешествие, а могли и убить.
Но зато какое же упоение для индианки щеголять увешанной жемчугом! Если на тебе жемчуг, ты — королева. Какое удовольствие, набрав тысячи и тысячи крошечных переливающихся бусинок, делать из них колье, браслеты, пояса непомерной длины! Нанизывать на ниточки и вешать на шею, на грудь, на руки, на щиколотки, на запястья, подчас еле дыша в прекрасных путах.
Мужья разделяли вкусы своих жен. У индейцев вошло в привычку носить на шее или на плечах громоздкие колье из нескольких жемчужных ниток.
Но что удивило даже и Маркиза, оправдывавшего все причуды индейцев, так это то, что у некоторых мужчин и женщин нижняя губа была проколота четырьмя или пятью булавками. Головки находились во рту, а острые иглы омерзительно шевелились при каждом движении губ.
— Странная мысль! — проговорил наш оптимист. — Я понимаю, что булавки могут им понадобиться… Но почему не приколоть их на турури вместо того, чтобы так уродовать губы?
— Потому что… Эй, глядите! — воскликнул Шарль, давясь от смеха.
— Черт возьми! Вот кто прозаичнее всех, — отозвался молодой человек, увидев индейца, который, оторвав листок от своей набедренной повязки, преспокойно высморкался в него. — Все просто объясняется. Было бы непредусмотрительно превращать носовой платок в подушечку для игл. Да, не слишком-то эстетично. Хотя, впрочем, турури достаточно большой, надолго хватит. Кстати, почему эти самые турури все разных размеров?
— Ей-богу, не знаю. Спросите у Хозе.
— Сеньор Хозе, ответьте, пожалуйста, дорогой друг.
— Потому, что размеры зависят от той роли, какую играет в племени человек. Вон видите: у одних турури совсем коротенькие, а у других доходят едва ли не до самых щиколоток.
— Понимаю. Ну что ж, и тут иерархия.
Путешественников приняли холодно. После долгих и нудных переговоров об обмене провизии на жемчуг и монеты они покинули индейцев. А те, в свою очередь, не выказав никакой радости при встрече, остались равнодушны и к их отъезду.
Дети природы, прокопченные под лучами безжалостного экваториального солнца, казалось, заледенели в своем невозмутимом равнодушии.
На следующий день лагерь разбили прямо под открытым небом.
Шли уже четверо суток. Теперь путь пролегал вдоль Куит-Анау, и на юге уже виднелись смутные контуры Лунных гор.
Завтра они поплывут на лодке через капризные речные пороги, если, конечно, прибрежные жители согласятся дать им пирогу. Вновь предстоит долгое объяснение.
Любитель экзотики, перенесенный внезапно в глухомань, оценил бы по достоинству преимущества ночевки на берегу реки.
Стоянку разбили посреди цветущих густых деревьев. Развели костер. Высокое пламя, освещавшее сгустившиеся сумерки, служило для приготовления ужина и для отпугивания хищников, которые могли ночью подойти совсем близко.
Вкруговую повесили девять гамаков, привязав их к стволам деревьев. Похоже на белую оборку на праздничной юбке какой-нибудь деревенской модницы. Квадратные ящики, полдюжины громадных тюков свалили на землю.
В маленьком медном котелке и в кофейнике над огнем что-то кипело, испуская клубы пара. На разостланной по земле скатерти разложили тарелки, большое металлическое блюдо, ножи, вилки. Все это поблескивало в темноте, отражая пламя костра. Стол сервировали для белых и мулата.