Охотники за Костями
Шрифт:
У нее все тело паразитами кишит. Она чувствует. Под кожей крошки — муравьи и скользкие глисты, впиваются в плоть, жуют мозги. Когда выветрился сладкий запах алкоголя, им захотелось наружу.
Каждый миг она ожидала, что взорвется, что мерзкие твари полезут наружу, а тело сожмется, как пустой бурдюк. Сто десять тысяч мелких гадов, всем опохмелки надо.
— Однажды я его отыщу, — сказала она слух. — Однажды.
— Кого?
— Того жреца — беглеца. Я намерена его отыскать, связать и набить тело червяками. Засунуть в нос, в пасть, в глаза. И в остальные дырки.
Нет, взрываться нельзя.
— Тут дело в жаре, — произнес Нерв.
На него уставились все.
Геслер осматривал солдат, усевшихся или лежащих у дороги. Солнце готово закончить то, что не удалось огню. Солдаты сбросили порванную одежду, как змеи кожу, и дочерна загорелые руки — ноги — лица контрастировали с бледными торсами. Но белизна давно уступила место красным ожогам. Сам Геслер оказался исключением среди обгоревших выходцев И'Гатана: его золотистая кожа не поддавалась лучам жгучего солнца пустыни.
— Боги, им нужна одежда.
Буян сзади фыркнул. Самое большее, чего от него можно было добиться после известия о гибели Правда.
— Они скоро сгорят, — продолжал Геслер. — Замазка и Мертвяк делают, что могут. Пора догнать Четырнадцатую. — Он отыскал взглядом начало колонны и встал. — У всех мозги не работают, даже у капитана.
— Чему тут удивляться, — уныло ответил изможденный Скрипач.
Геслер кивнул в сторону Апсалар: — Она могла бы поехать вперед, остановить армию. Заставить их привести лошадей, мундиры и оружие. Воду, еду. Иначе мы застрянем.
Апсалар медленно вставала, отряхивая пыль с лосин. — Я могу, — сказала она спокойно.
Калам встал и чуть не столкнулся с капитаном Фаредан Сорт. — Сержант прав. Мы упустили из виду очевидное.
— Кроме того, что доверять ей нельзя, — чуть помедлив, отозвалась капитан. — Лучше, если лошадь возьмет один из наших.
Апсалар нахмурилась, пожала плечами. — Как хотите.
— Кто тут лучший ездок? — спросил Калам.
— Мазан Гилани, — ответил Скрипач. — Она из панцирной пехоты, но…
Фаредан Сорт уже обшаривала взглядом тракт. — Из какого взвода?
— Тринадцатый, взвод Урба. Вот та, что стоит. Высокая дальхонезка.
Миндалевидные глаза Мазан Гилани еще сильнее сузились, когда она увидела идущих к ней ветеранов.
— У тебя проблемы, — буркнул Слабак. — Ты что-то натворила, им нужна твоя кровь.
Все казалось очевидным. Мазан даже не стала тратить слова. Вместо этого принялась вспоминать все, что случилось недавно. Много чего случилось… но вряд ли хоть что-то могло так скоро выйти наружу. — Эй, Слабак, — проговорила она.
— Что?
— Помнишь крюк — нож у меня в мешке?
У солдата даже глаза засияли. — И?
— Он не тебе. Пусть берет Лизунец.
— Спасибо, Мазан! — сказал Лизунец.
— Я всегда знал, — встрял Ханно, — что ты запала на Лиза. Я всегда чую такое.
— Да нет. Просто не люблю Слабака.
— Почему это ты меня не любишь?
— Просто не люблю.
Все замолчали, потому что подошли старшие. Сержант Геслер обратился к Мазан: — Ты нужна нам, солдат.
— Очень
— Нам нужно, чтобы ты взяла лошадь Апсалар и догнала Четырнадцатую. — Это сказал Смычок, или Скрипач, или как там его. А Геслер, похоже, язык проглотил.
— Всего — то?
— Да.
— Ясно. Хорошая лошадь.
— Ты должна убедить Адъюнкта, что мы живы, — говорил Скрипач. — Попросить припасов и лошадей.
— Слушаюсь.
Женщина, которая, очевидно, и была Апсалар, подвела лошадь и передала поводья. Мазан Гилани вскочила в седло. — У кого есть запасной нож или что-то такое?
Апсалар достала нож из — под плаща и отдала солдату. Тонкие брови Мазан поднялись: — Кетра? Подойдет. Когда увидимся — верну.
Апсалар кивнула.
Дальхонезка послала лошадь вскачь.
— Она доедет быстро, — заметил Геслер, увидев, как обогнавшая колонну женщина подгоняет лошадь.
— А мы немного отдохнем, — сказала Сорт, — и возобновим движение.
— Можно просто подождать, — предложил Смычок.
Капитан молча покачала головой.
Солнце опускалось к горизонту, окрасив воздух багрецом — словно над землей протянулись полосы свежесодранной кожи. Небо заполнили криками и мельтешением крыл тысячи устремившихся к югу птиц. Они летели высоко — мелкие пятнышки, мечущиеся без видимого порядка — но голоса их хорошо слышались на поверхности. И звучали они хором ужаса.
К югу, за грядой стертых временем холмов и извилинами пересохших ручьев, равнина превращалась в солончаки, за которыми лежало море. Некогда тут возвышалось плато, за тысячи тысяч лет размытое и обрушенное подземными реками и потоками. Прежде большие пещеры завалило камнями, а некоторые стали озерцами или лужами густого ила; в темноте, под слоями грязи, таились потолки и стены, расписанные древними Имассами, а также скопища их окаменевших костей.
На том плато стояло селение, маленькое и скромное, однако обнесенное стенами — хаотическое скопление домов, бывших жилищами не более чем для двадцати семей. Высокие стены не имели без дверей: входили и выходили обитатели через крыши, по лестницам — шестам.
Ядет Гарат, первый город человеческой расы, стал ныне всего лишь обломками, потонувшими в иле, глубоко погрузился, незримый никому, в соленое болото. История не сохранила ничего, кроме исковерканных на разные лады вариантов его названия. От поколений, населявших его, не осталось ни имен, ни сказаний, ни самих костей.
Деджим Небрал припоминал населявший эти руины народ рыбаков. Они строили на солончаках приземистые хижины, пересекали озера на круглых кожаных лодках, ходили по платформам, перекинутым над извитыми каналами и болотинами. Они вовсе не были потомками строителей Ядет Гарата. Они не знали, что таится под наносами ила. Вот несомненная истина: даже память истлевает и умирает, и у жизни не было единого ростка. Ядет Гарат не был стволом, от которого произошел род людской — нет, род людской подобен лесу, и когда падает одно прогнившее дерево, оно быстро пропадает под корнями других, в вязкой глине.