Охотники за Костями
Шрифт:
Пузатые кувшины заполняют рынки, и на их боках одна сцена: тучи мелких желтых бабочек, сквозь которые едва различимы фигурки и поток мутной реки. Ножны с вороньими перьями. Псы, нарисованные на городских стенах, и каждый прикован к соседу костяной цепью. Базары, на которых торгуют реликвиями, будто бы принадлежавшими героям Седьмой Армии — Балту, Луллю, Ченеду и Дюкеру. И, разумеется, самому Колтейну.
Когда враг обнимает твоих собственных героев, чувствуешь себя странно… обманутым, обокраденным. Как будто похищение жизней стало лишь началом, и ныне похищены легенды, история вышла из — под контроля. "Колтейн принадлежит нам! Как они смеют?" Но все чувства, рожденные темными закоулками
Новые культы с уродливыми иконами — они ничего не прибавят к славе Собачьей Упряжки. И не намерены. Кенебу казалось, что они просто стараются привязать себя к моменту прошлой славы, к месту недавнего подвига. Нет сомнения — Последняя Осада И'Гатана вскоре обретет статус мифа; и ему хотелось поскорее уплыть подальше от земли, на которой возможно рождение и вскармливание подобного святотатства.
Заговорил Блистиг: — Здешние воды опасны для бросания якорей. Адъюнкт, что, если переместиться несколько…
— Нет.
Блистиг глянул на Кенеба.
— Ветер переменится, — сказал Нил.
"Дитя, чье лицо усеяно морщинами. Истинное наследие Собачьей Упряжки. Морщины и вечно обагренные руки".
Темул, юный викан, командир недовольных, ворчливых стариков, все еще мечтающих о мщении убийцам Колтейна. Он ездит на лошади Дюкера — тощей кобыле, глаза которой — Кенеб готов поклясться! — полны неизбывного горя. Он носит с собой свитки, вроде бы содержащие записи Дюкера, но никому не хочет показать их. Юноша, отягощенный последними месяцами жизни солдата Старой Гвардии, как-то сумевшего запасть в душу викана. Это само по себе необычайно, думал Кенеб, но его история останется нерассказанной, ибо знает ее лишь сам Темул, а степной всадник не умеет слагать баллады и даже связно излагать детали. "Он просто проживает их. Этого жаждут культисты, и этого им никогда не получить. Подлинности чувства".
Кенеб не слышал шума громадного лагеря. Но он не мог забыть одного из шатров наспех разбитого походного городка. Обитатель шатра молчит целые дни. Его очи взирают в пустоту. Остаток Тене Баральты исцелен… то есть кости и плоть. Увы, дух — иное дело. Родина неласково обошлась с Алым Клинком. Но Кенеб сомневался, желает ли этот изувеченный человек покидать родную землю.
— Чума стала еще злее. Серая Богиня гонится за нами, — сказала Нетер.
Адъюнкт дернулась. Блистиг ругнулся и ответил: — Но, идя бок о бок с повстанцами, Полиэль убьет почти всех!
— Я сама не понимаю, — признала Нетер. Покачала головой. — Однако ясно, что ее алчный взор устремлен на малазан. Она охотится, она подходит все ближе.
Кенеб зажмурился. "Что же, нам еще недостаточно бед?"
Вскоре после восхода они наткнулись на убитую лошадь. Между тучами плащовок сновали две костяных ящерицы, подпрыгивали на задних лапах, мотали головами, жевали, сбивали насекомых ударами хвостов.
— Дыханье Худа, — пробормотала Лостара Ииль. — Кто это?
— Телораст и Кодл, — ответила Апсалар. — Духи, привязанные к скелетикам. Они некоторое время идут со мной.
Калам присел у трупа лошади. — Котоящеры, — сказал он. — Набежали со всех сторон. — ассасин выпрямился и начал изучать окрестные камни. — Не думаю, что Мазан Гилани пережила нападение.
— А вот и ошибся, — прозвучал голос справа.
Солдат сидела на гребне холма, выпрямив одну ногу. Вторая была сплошь, до сапога, покрыта кровью. Глаза Мазан Гилани помутнели от боли, кожа
Капитан Сорт повернула голову: — Мертвяк! Сюда, быстро!
— Спасибо за нож, — сказала Мазан.
— Возьми себе, — ответила Апсалар.
— Извини. Не печалься из — за лошади…
— Печаль мне привычна… но тебя я не виню.
— Ну, нам все же предстоит долгая прогулка, — заметил Калам.
Бутыл подошел вслед за Мертвяком, встав достаточно близко, чтобы внимательно рассмотреть птицеподобные скелетики, увлеченно ловящие бабочек на костяке лошади. Он следил за резкими движениями, взмахами костяных хвостов, видел, как темнота их душ сочится через трещины костей.
Кто-то встал рядом. Скрипач, понял он, подняв голову. Голубые глаза сапера смотрели на неупокоенных рептилий.
— Что видишь, Бутыл?
— Сержант?
Скрипач взял его за руку и отвел подальше. — Не здесь…
— Духи, овладевшие связанными костями.
Сержант кивнул: — Апсалар сказала то же. Но что за духи?
Бутыл хмурился, колебался.
Скрипач выругался сквозь зубы.
— Ну, я полагал, она знает, но по неким причинам не сказала, так что думал, и мне будет неудобно…
— Солдат…
— То есть она была вашей сослуживицей, и все такое…
— Сослуживица, которой довелось быть одержимой богом Веревкой все то время, что мы служили вместе. Если она чего-то не говорит, я не удивляюсь. Скажи, Бутыл, какая плоть была родной для этих духов?
— Вы так намекаете, что не доверяете ей?
— Я даже тебе не доверяю.
Бутыл нахмурился и отвернулся. Поглядел на Мертвяка, хлопотавшего над Мазан Гилани, услышал шепот магии Денала… и уловил дыхание самого Худа. "Ублюдок — некромант. Проклятие!"
— Бутыл.
— Сержант? О, простите. Я удивлялся.
— Чему же ты удивлялся?
— Ну, почему Апсалар таскает двух драконов на веревочке.
— Они не драконы. Они — мелкие ящерицы…
— Нет, сержант. Это драконы.
Глаза Скрипача раскрывались все шире.
Бутыл так и знал, что новость ему не понравится.
Глава 14
В идеи "рая после смерти", друзья мои, есть нечто глубоко циническое. Это уклончивое обещание, приманка. Это возможность самооправдания. Будто бы человек не обязан принимать на себя ответственность за мир, какой он есть, вообще не должен тревожиться о нем. Чтобы бороться за перемены, за истинную благость подлунного мира, человек должен в глубине души признавать за смертной реальностью самостоятельную ценность, принадлежащую не ему, а его детям и детям его детей. Видя в жизни всего лишь короткую пробежку по пути скверны и страданий — принесенных его собственным равнодушием — человек оправдывает все виды несчастий и нищеты, налагает кары на еще не родившиеся жизни.
Я отрицаю идею рая за костяными Вратами. Если душа поистине переживает переход в иной мир — тогда подобает всем нам, друзья мои, взращивать в себе веру в подобие. Ожидающее нас является отражением того, что осталось позади; расточая понапрасну дни смертной жизни, мы теряем возможность понять, что такое добро, лишаем себя практики сочувствия, сострадания, помощи и целения. Мы оставляем эти блага на обочине, устремившись в место славы и красоты, которых мы еще не заслужили — и, разумеется, уже не успеем заслужить.