Охотники за пармезаном
Шрифт:
***
Газюкин поднялся на шестнадцатый этаж к своей боевой подруге Марьяне Траут. Знаком с ней он был уже около двадцати лет и в свое время помог перебраться из стремительно нищающей Прибалтики в Москву. Элегантная блондинка Марьяна, товарищ по партии, как и прежде, волновала сердце старого коммуниста. Вот и сейчас он волновался, как в первый день знакомства.
Марьяна открыла, в игривом шёлковом халатике, как всегда, благоухающая пряным запахом арабских масляных духов Ajmal Entice. Этот аромат сам Газюкин и привозил ей из многочисленных ближневосточных командировок. Гуттаперчевый нос его учуял знакомый микс мандарина, жасмина, алоэ, тубероз, мускуса и кедра. Услужливая память потянула за собой все остальные приметы арабского быта: горячее дыхание пустыни, небо из чёрной бархатной бумаги с булавочными проколами звёзд, верблюдов, плоско двигающих челюстями, антикварные магазинчики с покрытыми патиной чайниками и кинжалами, запах кофе с кардамоном и большие серебряные блюда, полные мэнсафа, томленой в йогурте баранины с кедровыми орешками. Праздничный мэнсаф арабские шейхи готовили каждый раз к визиту господина Газюкина. Они знали, что приезжает он не просто так, а с полным чемоданом долларов и будет покупать или гостиницу, или ресторан, или другую выгодную недвижимость.
Все это Газюкин вспоминал, глядя в глаза Марьяны Траут, тёмные, как арабская ночь, что в сочетании с ее соломенными волосами придавало ее облику что-то тёплое, уютное, и в то же время таинственное.
– Вот тебе букет! – наконец вспомнил он, очнувшись. – Красные революционные гвоздики. Завтра ведь седьмое ноября.
– Надеюсь, ты не с памятника Ленину их утащил, – мило засмеялась Марьяна.
Газюкин принял вид оскорбленной добродетели.
– Шучу, шучу, коммунистик мой милый, – извиняюще протянула Траут. – Раздевайся, душ прими.
Газюкин, отличившийся педантичностью и аккуратизмом, тщательно, по стрелкам, сложил брюки, повесил на плечики рубашку и пиджак.
– А это что? – удивилась Марьяна, – красные трусы в серпах и молотах?
Газюкин порозовел.
– Это мне Ветчиновский подарил к празднику. Подшутить надо мной хотел. Думал, обижусь, а мне понравилось. Симпатичные же, правда?
Приняв душ, он улёгся в заботливо застеленную кровать, нащупал пульт дистанционного управления и включил телевизор. Он сразу попал на новости Первого канала и, более того, на запись собственного выступления, посвящённого ноябрьским праздникам.
«А ничего я ещё мужик. Крепкий», – похвалил сам себя мысленно Газюкин. – «Похудеть бы вот чуток».
В комнату вошла Марьяна.
– Что там, Вань? Ты чего к экрану прилип?
– Погоди, – нетерпеливо сказал Газюкин. – Меня показывают. Интересно, чего скажу.
«Пятая колонна наступает! Задушим олигархов ежовыми рукавицами! Херсонес наш!» – гремел Газюкин-телевизионный. Газюкин-реальный заслушался. «Ведь верные вещи говорит… ох, то бишь говорю!» – возликовал он.
Марьяна выключила телевизор и потянула Газюкина к себе. «Настало время овладевать массами», – почему-то подумал Ванадий и погрузился в мягкое благоухание женского тела.
***
На следующий день Газюкин возлагал цветы к бюстам на Красной площади. Прыткий мальчик из газеты «Столичный доброволец», из тех, для кого нет ничего святого, подскочил к Газюкину.
– Ванадий Сергеич, можно взять у вас интервью?
– Смотря на какую тему, – осклабился Газюкин.
– Тема личная, – страдальчески скривился молодой человек.
Газюкин понял, что это, скорее всего, касается его и Марьяны Траут. Пара циничных заметок на эту тему уже проскользнула в прессе.
– Нет, – отрезал Ванадий Сергеевич. – На личную нельзя. Не надо провокаций.
– А все же? У меня пара вопросов.
Газюкин сильно сжал руку корреспонденту, и тому на миг показалось, что он ее сломает.
– Вы участвуете в грязной провокации! – загремел он. – Идите к черту!
Корреспондент испуганно убежал. Газюкин отдышался. Пелена бешенства и злобы застигла ему глаза. «Как я все-таки устал, – подумал он, придя в себя. – Как я устал».
ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ШЕСТАЯ
Остров Кох Дек Куль, в переводе с кхмерского «Гвоздь», был по сути всего лишь крохотным обломком скалы. Много лет подряд здесь кудрявились джунгли, с криком гнездились чайки, на ветвях качались белые обезьяны, похожие на маленьких старичков. Единственная достопримечательность – маяк – вряд ли могла заинтересовать туристов.
Тихманский и его компаньон выкупили остров, вложили туда три миллиона долларов (кое-какие сбережения из России удалось вывезти) и открыли там тишайший, медитативный спа-отель, где при заселении полагалось сдавать свои мобильные телефоны и ноутбуки. Неделя в окружении кхмерок-массажисток, благовоний, шелеста волн и заглядывающих в окна гиббонов творила чудеса. Даже самый истерзанный цивилизацией постоялец превращался в безвольное, расслабленное, счастливое желе. Таким же стал и вечно беспокойный Тихманский.
После пяти на море спускался закат, по мере его угасания играющий сотнями оттенков синего от лазури до женственного лиловатого перванша и мрачного маренго. Небо было исчерчено длинными полосами молочных облаков, словно чья-то то гигантская когтистая лапа насекла на нем параллельные царапины, рыбацкие лодки под тентами продольно покачивались, а муссон трепал драные флажки, установленные на длинных шестах на корме; солнце, сплющиваясь и превращаясь из круга в яйцо, исчезало в море. Волны разбивались о прибрежные валуны в мелкую пыль, которая стреляла вверх и тут же рассыпалась. Тихманский брал роскошный черный кларнет с огромным раструбом и серебряными клавишами и начинал играть свой любимый джаз. Если настроение было меланхоличное, то он играл We will meet again Ларри Комбса, если более шалое, то Stomping’ At The Savoy. Когда он дул в мундштук и давил на клавиши, было ощущение, что жизненный круг замкнулся, ему снова тринадцать лет, как тогда, когда он впервые разучивал эти композиции. Только вместо разбитых постышевских мостовых перед глазами пальмы, гиббоны и вечно беспокойное, морщинистое море.
Спа-отель вмещал менее полусотни посетителей даже при полной загрузке (а такое бывало редко). Что было и к лучшему: за последние годы Тихманский очень устал от людей. Окружение его состояло сейчас из трех-четырех русских мальчиков и девочек, которые помогали управляться с отелем, и двух десятков кхмеров, либо беспричинно улыбчивых, либо жутко сосредоточенных.
В холле ресторана при отеле стоял колоссальных размеров аквариум, из которого клиенты выбирали себе морскую живность на ужин. В припадке хорошего настроения Тихманский частенько залезал в аквариум и купался среди морских черепах. Настроен он был ребячливо, записывал это видео на телефон и выкладывал его в ютуб, желая уколоть тех кредиторов, которые продолжали его разыскивать.
Впрочем, и здесь он вскоре нашел дополнительный способ заработка – стал приглашать всех желающих освоить его бизнес-мудрость на тренинг всего за две с половиной тысячи долларов. На тренинге Тихманский говорил осторожными, округлыми фразами, так, чтобы все остались удовлетворены, но в то же время уезжали с чувством некоей недосказанности – он лелеял в себе мысль устроить еще и вторую ступень.
Постепенно отель облюбовали бизнесмены с невнятным происхождением капитала для своих совещаний, русские поп-звезды второго эшелона и творческие люди, нуждающиеся во вдохновении. Так, однажды сюда на неделю заглянул Михас Парфенов, знаменитый художник с мушкетерской бородкой, чтобы в спокойной обстановке выполнить несколько срочных заказов. Тихманский еще в бытность в России много слышал о Парфенове – да и кто о нем не слышал! Его картины были похожи на сильно увеличенные слащавые фото из провинциального ателье. Ходили слухи, что он и рисует их, как плохой ученик, с фотографий по клеточкам, добавляя затем для непохожести на других два-три сюрреалистических элемента. Например, Вадима Вадимовича Стерхова он изобразил в виде итальянца времен Кватроченто, в берете с пером, камзоле с пышными буфами и лютней в руках. Вице-премьер Урсов, чью большую голову подпирала белая гофрированная фреза, скорей походил на средневекового англичанина. Он взирал с портрета своим добрым, полудетским, слегка наивным взглядом, словно хотел произнести: «Вы там держитесь!»