Охотники за пармезаном
Шрифт:
– Да я шучу, шучу, мой прекрасный принц. Надо девушкам дарить что-то весомое, а не букет незабудок. Например, нитку жемчуга или крупные бриллианты. Сейчас самые востребуемые у миллионеров бриллианты начинаются от двадцати карат. А то, что русские мужчины дарят своим женщинам – этим только стекло резать.
– Ты вообще по делу приехал, – осадил его Тихманский. – Костюмы для «Баядерки» рисовать.
– Ах да, костюмы… Кстати, история театрального костюма насчитывает много веков…
Тихманский махнул рукой и попросил принести в кабинет два кофе.
– Эдуард, – неожиданно сказал Фиансэ, и глаза его загорелись, – у тебя в театре танцует один солист, Иван Силантьев, такой юноша с копной смоляных жгучих волос…
– Ну, – нетерпеливо сказал Тихманский, – танцует.
– Ты познакомишь меня с ним? Хочу лично примерить на него свой костюм. Ты же дашь ему роль?
Тихманский удивлённо посмотрел на Фиансэ.
– Дашь, обязательно дашь, – стал канючить модный дизайнер. – Это идеальная кандидатура.
Тихманскому стало противно, и он поспешил завершить этот разговор.
***
Через пару дней Фиансэ принёс первые шесть набросков для премьеры. Поглядев на них, Тихманский даже на мгновение засомневался, такой ли выдающийся художник Фиансэ, каким его все считают. На всех них персонажи были изображены с преувеличенно развитой верхней половиной и поднятыми вверх руками. Тихманскому они напомнили раков, поставленных на попа и беспомощно машущих клешнями. Фиансэ зачем-то нарисовал героев балета с неприятными физиологическими подробностями – развитыми сосками и зарослями в подмышечных впадинах. Маленькие головы на длинных шеях были увенчаны однотипными чалмами. У всех персонажей натуралистично и выпукло бугрились гульфики.
– Недурно, – деликатно сказал Тихманский. – Совсем недурно.
Едва утрясли вопрос с костюмами, стряслась новая беда. К Тихманскому обратился тот самый Иван Силантьев, который, конечно же, получил одну из главных ролей; но, разумеется, не из-за вмешательства Фиансэ, а из-за того, что был одним из ведущих солистов театра.
– Эдуард Романович, – пожаловался он, – оградите меня от Фиансэ!
– А что случилось?
Выяснилось, что Фиансэ зачастил на репетиции «Баядерки» на правах декоратора, усаживался в первый ряд и рассматривал Силантьева в бинокль. Так происходило три или четыре раза. Однако Фиансэ этим не ограничился. После репетиции он подошёл к Силантьеву и мягко намекнул, что нельзя танцевать в «Баядерке», не представляя как следует биографию ее первого постановщика Мариуса Петипа. И что никто, кроме Фиансэ, франкофона и франкофила, столь близко не познакомит Силантьева с его творчеством. При этом Фиансэ взял Силантьева за руку и слегка сжал ее своими массивными пальцами.
– У вас есть настоящий друг? – спросил он проникновенно, поглаживая Силантьеву кисть. Силантьев поморщился и поспешил руку выдернуть. – Именно друг-мужчина, наставник?
– Простите, наставник в чем? – нервно уточнил Силантьев.
– Во всем. Женщины – избалованные, алчные, вредные существа. Они не способны понять мужчину даже в силу своей психологии. То ли дело – бескорыстная мужская дружба! Такого прекрасного молодого человека за каждым поворотом подстерегают искушения и ждут ошибки. И нужен обязательно кто-то старший и мудрый, кто от них предостережет.
Силантьев непроизвольно подумал, что, если бы он связался с Фиансэ, это и было бы его главной ошибкой.
– Извините, – сказал он жёстко, – мне не нужны никакие наставники.
Но Фиансэ не успокаивался. Он улыбался Силантьеву, носил ему на репетиции цветы, а в этих цветах подсовывал ему billet-doux с гнусными намёками. Дошло до того, что у Силантьева, когда он приходил на репетицию и видел в зале неизменного Фиансэ, начинало портиться настроение. Ему казалось, что танцует он в коконе из липких и страстных взглядов Фиансэ. На одной из репетиций он споткнулся и упал, чего ранее никогда не наблюдалось. Силантьев, человек мнительный и суеверный, как все театральные, решил, что Фиансэ его сглазил за неуступчивость. После этого в репетициях исчезла былая легкость, и Силантьеву стало мерещиться, что у него на ноге ядро, словно у каторжника. Прошла только неделя с момента знакомства с историком моды, а Силантьев уже чувствовал себя обессиленным. Однако, запретить Фиансэ посещать репетиции мог только Тихманский.
Выслушав Силантьева, тот пригласил Фиансэ к себе в кабинет. Фиансэ влетел, радостно гарцуя, в высоком цилиндре и вельветовой жилетке цвета фуксии. Шею его украшала на сей раз грандиозная сиреневая бабочка с белыми горохами.
Хмурясь, Тихманский изложил ему суть дела. Фиансэ помрачнел. От его игривости не осталось и следа.
– Вот оно! – сказал он трагически, тяжело дыша. – Вот оно – российское воспитание. Чуть что – бегать, кляузничать начальству, доносить! Да-с, тридцать седьмой год не прошёл даром! А ты не думал, Эдуард, что он меня совершенно неправильно понял? В силу опять же российского ханжества и зашоренности. Если для меня мужская дружба – это что-то чистое, сияющее, то он облапал это слово грязными пальцами и заставил его потускнеть. Я не приду больше к нему на репетицию! Он стал мне противен! И вообще, я разрываю контракт! Ухожу из вашего театра!
Только после того, как Фиансэ закончил эту тираду, он сообразил, что последние две фразы были явно лишними.
– А неустойку прямо сейчас выплатишь по контракту? – любопытно прищурившись, спросил Тихманский.
Фиансэ спохватился. Этого ему совершенно не хотелось.
– Мой прекрасный принц, – сказал он по возможности как более елейно. – Я погорячился. Чего только не бывает в нашей богемной среде! Надеюсь, уже завтра мы забудем об этом маленьком инциденте и продолжим сотрудничать как ни в чем не бывало.
С того дня Фиансэ вёл себя необыкновенно тихо и никому не докучал. Иногда по старой привычке он начинал что-то говорить о том, как бы выглядел этот спектакль в Париже, но сразу осекался.
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
Своё редкое имя Ванадий Сергеевич Газюкин, второй соперник Тихманского на выборах-2018, получил от не менее редкого металла ванадия. Его отец, потомственный пролетарий, всю жизнь производил этот ценный продукт, незаменимый, как известно, для нержавеющих сплавов. Сына он тоже назвал в лучших революционных традициях, вдохновлённый звонкими, ковкими фамилиями Сталина и Молотова.
Невероятным фрагментом биографии Газюкина являлось то, что в институте он был капитаном команды КВН. Дело в том, что от общения с Ванадием Сергеичем оставалось кристальное, химически чистое ощущение отсутствия чувства юмора и харизмы.
Свою совершенную лысину Газюкин также умудрился сделать элементом пиара. «У меня был роскошный ёжик, – говорил он обычно в интервью, – но, так как я служил в войсках химической защиты и ходил год в противогазе, то я его лишился». Один из въедливых журналистов подначил Газюкина: «А если бы вы знали, что потеряете все волосы, то пошли бы снова в химическую разведку?» Газюкин метнул в наглеца высокомерный взгляд и ответил идеологически безукоризненно: «Защита родины важнее, чем какой-то ёжик, молодой человек».