Охотники за сказками
Шрифт:
Гордимся и бережем мы гулливополянские «сокровища». Один дедушка никакими памятками похода не отметил: как уходил от сторожки с суковатой палкой в руках да маленьким топориком за поясом, с тем и возвращается.
Этот день посвятил дед Савел хождению с нами по даль-. ним лесным урочищам.
По-настоящему попробовали мы и земляники, и первые грибы-колосники собирали с увлечением, наполняя ими фуражки и пересыпая затем в Борину рубаху с перевязанными рукавами и воротом.
Толстоногие боровики еще медлят из земли пробиваться, раньше положенного срока на люди показываться. Эти
Сыроежки так себе — серединка на половинке: как на безрыбье рак — рыба, так на безгрибье и сыроежка — жаркое. А тоже модницы: красные, зеленые и другие, приятные глазу шляпы во всю ширину развернули, разместились парочками и тройками.
Мало других грибов попадается, тогда и сыроежкам находится место в фуражке. Берем для счета и те, что парами, и те, что в одиночку на отскочке стоят, нарядно вырядившись.
Маслятам почтение особое. Вот неприхотливый, компанейский народ! Где заметил одного — шарь поблизости: обязательно целая ватага сидит.
Хорошо берутся на нож маслята. Острие через корешок не чутко, будто через сливочное масло проходит.
Весело их брать, да грустно драть. Ох, как наскучило нам снимать со шляп «компанейских ребят» масляные околыши! А задумали грибной суп варить — так надо.
Привал устроили мы на луговине возле незнакомого озера. Чудесное озеро! А луговина по берегу и того краше. Поверх густой травы вся она усеяна голубыми цветами колокольчиков, мохнатой желтой дремой, ярко-красными лютиками. Поднимали из травы зарыжелые головы в белых венках вездесущие ромашки.
Трудно было подыскать лучшее место для отдыха. Тут мы и пристроились.
Молча выбрал дедушка круговину для костра. Так же молча и неторопливо вытесал рогульчатые сошки. Ленька с Павкой тем временем сучья собирали и подтаскивали, а Боре с Костей Беленьким, да я к ним на придачу — досталось маслят чистить, модные шляпы сыроежек лепестками снимать.
На противоположном берегу озера, широко раскинув могучие ветви над самой водой, шумел одиноко старый вяз, и густая листва трепетала на ветру, изменяясь в окраске от ярко-зеленой до серебристой.
— Свежить начинает, — не обращаясь ни к кому в отдельности и для всех говорил дедушка. — Видно, новый месяц дождичком обмоет.
У старого лесника были насчет погоды свои, никем не писанные, но верные приметы. И теперь нарождения нового месяца дедушка ожидал как перемены погоды, дождей на смену длительному засушью.
— Пора, давно пора промочить ее, матушку, как следует, — уверенно, будто у него на руках было расписание погоды, говорил лесник, загоняя колышки в сухую твердую землю. И все поторапливал нас. — Попроворнее, попроворнее, соколики, ножичками шаркайте. Пошире полоски со шляп снимайте.
Скоро над озером запылал костер.
В высоком небе проплывали легкие кучевые облака. Свежий ветер, налетая порывами, гнал по озеру мелкую водяную рябь, на поляне пригибал волнами цветы и травы.
Птица иволга вылетела с ближней опушки, с протяжным криком «акружилась над водой. Печаль и тревога слышались в крике птицы.
Пока варились грибы, и рассказал нам дедушка, почему, заслышав ветер, становится такой беспокойный тихая и печальная иволга: залетает вдруг торопливо, заголосит в тревоге.
— В старые годы, — повел он речь, — озера этого и в помине не было. Стояла тогда на поляне одинокая избушка в три окна: на восток, на юг и на запад. Жили в ней в добром ладу и здоровье для брата-охотника — Иван да Герасим — со своей младшей сестрой Илей. Была девушка скромна да красива, умна да дельна — другой такой по всей округе поискать.
Утром, чуть свет, братья поднимутся, студеной водой умоются и в лес на промысел отправляются. Накормит, напоит их девушка, за порог проводит, удачливой охоты пожелает. Постоит, поглядит им вслед, пока братья в лесу не скроются, тогда и за свои дела принимается: в доме приберет, под окнами разметет, шитьем или рукодельем займется.
Крепко любили братья свою младшую сестру, души в ней не чаяли.
А еще больше любил ее молодой кузнец Никита Сирота.
Никто не умел быстрее Никиты сошники точить, никто не умел лучше его надежные мечи ковать, на работе голосисто задушевные песни петь.
Был Никита верным другом и первым гостем в дому у братьев, делил с ними невзгоды и радость. По душе было ему тихий Илин голос слышать, застенчивую улыбку смотреть.
Так жили они, беды не ведая, пока не появился в лесу старый злой колдун. Стал он черным вороном с железным клювом над лесом летать, на беззащитных нападать, мор и болезни в народе сеять.
Приуныли веселые, притихли слабые и робкие. Весь Ярополческий бор запечалился. Помрачнели, суровей стали и братья Илины: все чаще недобрым взглядом посматривают они в тот край, где завел колдун свое логово. Но нет на сердце у них ни страха, ни робости. И Никита мечи кует — песни поет. Только стали песни суровее да тревожнее, а дружба братьев с Никитой Сиротой еще теснее. Крепит и радует ее любовь Илина.
Не может терпеть дружбы сильных и смелых людей коварный и злой колдун. И замыслил он разбить дружбу, посеять тоску и раздор между родными братьями и Никитой Сиротой.
Раз сидит Иля в своем домике, распахнула окно навстречу солнышку, поясок плетет, сама песни поет, поджидает из лесу братьев-охотников.
Вдруг слышит она: зашумел, закачался дремучий бор, тревожно зазвенели за окном цветы-колокольчики.
Глянула Иля в окно восточное — колдун летит, по верхушкам сосен тучей стелется. Накрепко окно она захлопнула, изнутри дубовым ставнем заставила, закрепила запорами железными.
Подбежала она к окну южному, а колдун уже приближается. И нет рядом с Илей ее братьев и защитников, не дозваться на помощь Никиту Сироту. Торопливо окно она захлопнула, заложила ставнями дубовыми.