Охотники за сказками

Симонов Иван Алексеевич

Сторожка дедушки Савела и дом с петухами были в центре этих событий. И нам, временным жителям Яро-полческого бора, пришлось быть в них не посторонними наблюдателями, а первыми и активными участниками.

Наша компания, еще не сознавая того и лишь позднее разобравшись в происшедшем, первой способствовала быстрому приближению и крутому развороту событий.

И пусть в завершение нам пришлось оставить на время и насиженный шалаш под елью, и опечаленного старого лесника, и нашего нового друга — Борю, все же

рядом с грустью жила в душе радость, что и мы не сробели, не растерялись в трудную минуту.

Большие перемены произошли в нашей лесной жизни за два дня, которые совершенно не обозначены в тетрадях. Но я должен рассказать и об этих днях, и о вечере накануне событий, нарушивших тихую жизнь бора и заставивших нас сменить уютную и гостеприимную дедушкину сторожку на новую лесную квартиру.

…Беспредельно счастливые, что побывали на Гулливой поляне, услышали над Илиным озером новую сказку, угостились вволю первыми грибами и ягодами, бодро и весело возвращались мы на родное гнездовье.

Одно было жалко: что не ходил с нами, не испытывал всего этого Василий Петрович. Скучал, наверно, одиноко в дедушкиной сторожке.

И придумали мы на радостях «угостить» его самодеятельным концертом.

Есть у нас губная гармошка, у Павки Дудочкина крикливый манок в кармане. Боря свою тростниковую жалейку на три лада Косте Беленькому передал, для меня из лесного дягеля басовитую дудку сделал, а себе сорвал березовый листочек по дороге — поднес к губам:

— Начинаем!

И грянул на подходе к сторожке разноголосый духовой оркестр: «Выходи, Василий Петрович, любоваться новоявленными музыкантами!»

А посреди поляны, глядим, гривастый вихревой конек Пегашка на длинной привязи скачет. Заслышал нашу музыку— на дыбы поднимается: вот-вот на воздух взовьется.

Как для такого случая не постараться! Поднажали мы на свои дудки и свиристелки, на полную мощность грянули.

Взвился Пегашка. Веревка, на которой он был привязан, лопнула. Припустился перепуганный Пегашка вскачь от нашего оркестра.

— Что вы наделали! Убежит… Ловите скорее! — кричит Василий Петрович из окошка.

И, побросав свои инструменты, все «музыканты» кинулись вдогон за вихревым коньком.

Хорошо еще, что оборвавшаяся веревка коню бежать мешала, — под копыта попадала, а то не видать бы нам больше Пегашки как своих ушей.

После его поимки на большой концерт мы уже не отваживались, лишь тихонько попискивали на гармошке и на дудочках, собравшись возле сторожевого гнезда. И Пегашка, снова привязанный гулять на травке, постепенно привыкал к этим звукам.

Скоро мы про него и совсем позабыли. Заинтересовало другое: в ответ на тоненькие переливы Ленькиной гармошки из глубины леса долетел не то волчий, не то собачий заливистый вой.

Это не был голос Бурана. Собака Туманова была у нас на виду и ходила по пятам за своим хозяином.

Из глубины леса давал о себе знать какой-то другой зверь.

— Интересно, почему собаки воют, когда музыка играет? Поют они или сердятся? — рассуждал Костя Беленький.

— Поют, — коротко и резонно заявил Ленька Зинцов. — Люди под гармошку поют, и собаки привыкли.

— А почему в деревне их гонят от гармошки, палками бросают, а они отбегут и все равно воют? Какая тут песня! — высказал сомнение Павка Дудочкин.

— На задор поют, чтобы палками не бросали. Ты тоже, чуть затронь, на кулаки лезешь. Не верно, что ли?!

Павка спорить после этого перестал, но насчет собачьих песен с Зинцовым все-таки не согласился. А Костя Беленький сказал:

— Сердятся собаки или от удовольствия под музыку поют — нам все равно. А вот чья собака в лесу воет, если только это собака, и как она сюда попала, узнать интересно.

— Должно быть, Пищулина, объездчика, — высказывает мнение Боря.

— Так! — насмешливым девчоночьим голосом соглашается кто-то в ответ на догадку.

Костя Беленький с упреком смотрит на нас, пытаясь угадать, кто это мог сказать, и недовольно пожимает узкими плечами. Боря разглаживает ладошкой моховой купырь под ногами и делает вид, что ничего не слышал.

— Только дом Пищулина далеко, — прикидывает он в раздумье. — Отсюда, пожалуй, собаку не услышишь.

— Дурак! — на манер попугая звякает все тот же язвительный голос, и крепкая еловая шишка ударяет Борю в затылок.

— Это еще что такое?! — вскидывается на Леньку Костя Беленький, уверенный, что никто, кроме Зинцова, подобной выходки допустить не может да и не посмеет так вести себя с новым товарищем.

Но Ленька спокойно сидит как ни в чем не бывало. Он удивленно разводит руками: знать, мол, ничего не знаю!

— Ладно! Увидим! — И старший не прекращая разговора, начинает внимательно наблюдать за Ленькой.

— Чего ты еще хотел сказать, Боря? — участливо спрашивает он.

— Узнать бы у дедушки с инженером — может быть, какое-нибудь дело есть, — стараясь не замечать общей неловкости, говорит сын лесника.

— Так!

И Костя не успел заметить, дрогнули у Зинцова губы или не дрогнули, он или кто другой это дурачится.

Все совещаются о чем-то тихонько между собой, — засматривая в сторону сторожки, говорит Боря. — Разве пойти послушать?

— Дурак! — И новая шишка стучит сыну лесника в затылок.

— Нинка! — Боря быстро вскакивает и озирается по сторонам.

— Так!

— Королева! — во всю мочь кричит Ленька. — Вон она где!.. На сосну, ребята! — воинственно призывает он, указывая на склонившуюся из сторожевого гнезда девчонку — ту самую, что бросила когда-то Павке «пятак на синяк» и указала нам просеку к дедушкиной сторожке.