Охотники за сокровищами
Шрифт:
Трое мужчин выехали из города на восток. Дороги были забиты артиллерией и боеприпасами, отдельные деревенские дома все еще тлели после битвы. Деревья уже позеленели, и на них почти распустилась весенняя листва, но поля были черны и не засажены, виноградники – заброшены. Дантист находился в прекрасном расположении духа.
– Чудесно! – восклицал он всякий раз, когда они проезжали очередной городок. – Чудесно. Я уже сто лет не выбирался из Трира.
Он то и дело просил остановиться: у деревенского домика – навестить друзей, у небольшого магазина – сбегать за покупками.
– Чудесно, – говорил он, возвращаясь с пакетами еды. – Давно мы не пили
– Не странная ли все это затея? – спросил Керстайн у Поузи, пока хранители дожидались дантиста у постоялого двора в очередной разбомбленной деревушке. Они уже уехали из Трира за двадцать километров, и чем дальше, тем менее дружелюбными казались окружающие холмы. Деревни выглядели брошенными, белые наволочки капитуляции больше не свисали из окон.
– Возможно, – ответил Поузи. Но ничего к этому не добавил, а просто смотрел на горный хребет в конце долины. Во рту у него словно кто-то поработал кузнечным молотом, но тут делать было нечего. Так что он метался между выполнением своего долга и шкурным интересом вернуться домой к ужину. Что будет с Вуги, если отца не станет?
Дантист пришел, сияя улыбкой, с пакетом свежих овощей.
– Чудесно, – сказал он. – Просто замечательно.
– Больше никаких остановок, – грубо отрезал Поузи, проводя языком по воспаленным деснам. Дантист казался ему просто безвредным мошенником, но чем чаще они останавливались, чем ближе маячил край долины, тем больше все это путешествие походило на ловушку.
Они доехали до самого края долины. У подножия холма, рядом с лесом, стоял большой дом, покрытый белой штукатуркой.
– Сюда, – махнул им дантист рукой, заходя за дом. Наверху, на полпути к вершине, стояло маленькое здание, одинокий летний домик – отличное место для засады на двух беспечных специалистов по истории искусства. Поузи и Керстайн переглянулись. Разве все это не глупо? Даже если его зять и правда ученый, даже если в доме их не подстерегает ловушка, что важного мог он им рассказать? Нехотя Поузи стал карабкаться в гору.
Внутри домик оказался просторным и чистым. Все стены были увешаны фотографиями: Эйфелева башня, Нотр-Дам, Версаль и прочие достопримечательности Парижа. В вазах стояли свежие цветы, возможно собранные на окружающих холмах, а на полках – книги по искусству и истории, как популярные, так и редкие. Для Керстайна здесь царила «приятная атмосфера жизни и быта ученого: уютная, сосредоточенная и бесконечно далекая от войны». Это было первое частное владение, которое он посетил в Германии и почувствовал себя здесь как дома.
Ученый оказался симпатичным и довольно молодым человеком – ему было немногим за тридцать. Когда-то, наверное, он был бодр и полон сил, но теперь в нем чувствовалась усталость. Война отравила всех, подумал Керстайн, даже этого деревенского ученого. Но все равно, увидев офицеров союзников, мужчина улыбнулся:
– Entrez, – бодро приветствовал он их по-французски. – Входите. Я уже давно вас жду. Я ни с кем не говорил с тех пор как покинул Париж за двадцать четыре часа до того, как в него вошла ваша армия. Не было и дня, чтобы я не скучал по этому великому городу.
Он предложил им сесть, затем представил остальных обитателей домика:
– Это моя мать. Моя жена Хильдегард, – он нервно покосился на тестя-дантиста. – Вот моя дочь Ева. И сын Дитрих, – ученый гордо показал на младенца, сидящего на руках жены.
Поузи протянул малышу палец, но ребенок отпрянул. Он ничем не был похож на Вуги, но все равно напомнил ему о сыне.
– Тесть
– Конечно, – ответил Керстайн, вспоминая старого профессора, преподававшего ему историю искусств на старших курсах. – Я помню его по Гарварду.
– Как и я, – продолжил немецкий ученый. – Писал у него диплом. До сих пор с теплотой вспоминаю его жену. Самая мудрая женщина из всех безумных, что я встречал. Он резко повернулся к жене и велел:
– Коньяку.
Когда жена вместе с остальными домочадцами вышла из комнаты, его тон тут же изменился. Склонившись к ним, он поспешно принялся излагать им свою историю.
– Не буду вас обманывать, – говорил он. – Я встречался с Герингом в Париже. И с Розенбергом. Работал с ними обоими. Как ученый – вы понимаете, ничего особенного, но я наблюдал за ними и за их операцией. Я был рядом, когда Геринг вывозил из Парижа первый поезд с произведениями искусства. Я сказал ему, что его обращение с конфискованными у евреев предметами искусства входит в противоречие с пунктом Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны, а также с военными приказами Гитлера. Он потребовал объяснить, что я имею в виду. Когда я закончил, он просто сказал: «Начнем с того, что здесь ты должен следовать только моим приказам и будешь действовать, как я тебе скажу». Я ответил, что военное командование во Франции и юристы – в смысле юридические представители рейха – с ним не согласятся, а он возразил: «Не переживай, дорогой Буньес, я – главный юрист в государстве».
Именно так он мне и сказал, джентльмены. Слово в слово, 5 февраля 1941 года. Что оставалось делать простому ученому? И, кроме того, в руках Геринга искусство было сохраннее, чем рассеянное по рукам тысяч нацистов, каждый из которых стремился урвать свой кусок. Как видите, я действовал в защиту искусства. Это была охрана через приобретение.
Вошла Хильдегард с бутылкой коньяка. Поблагодарив ее, Буньес налил по бокалу себе и Керстайну. Поузи пить не стал, но закурил сигарету. Обоим хранителям требовалось отвлечься, чтобы не показать, как они потрясены. Этот человек, этот провинциальный ученый был в Париже. Он знал все, что там происходило. Он мог дать им ответы на вопросы, над которыми они бились все эти месяцы.
– Я могу открыть вам то, что знаю, – продолжил ученый после нескольких глотков, – но за определенную плату. Я хочу, чтобы мне и моей семье обеспечили безопасный выезд из Германии. Все, о чем я мечтаю, это закончить свою книгу и вести мирную жизнь. Взамен я расскажу вам не только, что именно было украдено, но и где это искать.
– Почему вам требуется для этого покидать Германию? – спросил Керстайн.
– Я был капитаном СС. Пять лет. Да, это правда. Только из профессиональных целей. Понимаете? Ради искусства. Но если жители этой долины узнают… Они не поймут. Возможно, они убьют меня. Они винят нас во всем… во всем этом.