«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I
Шрифт:
Кроме того, меня лично (это уже, очевидно, на почве «флюидов»!) генерал Джунковский намеревался перевести на должность не только сколько-нибудь равнозначащую, но с понижением, да еще с каким: этой должности фактически в то время не было, или, вернее, она оставалась еще в штатах Отдельного корпуса жандармов только на бумаге, ибо это небольшое, и по размеру и по значению, уездное жандармское управление Привислинского края было по военным причинам эвакуировано! Мне оставалось, если бы замыслы генерала Джунковского осуществились, пребывать самому в положении ненужного балласта при каком-нибудь жандармском управлении.
Чувство страшной и незаслуженной обиды
Климович отлично знал, что под моим руководством охранное отделение в Москве в то время - время очень ответственное и сложное (шел 1915 год) - давало ему возможность ясно и осведомленно разбираться во всех вопросах подпольной и надпольной, но хорошо замаскированной борьбы с правительственной властью. Он понимал, что заменить меня на должности начальника Московского охранного отделения не так-то просто. Не говоря уже о том, что я был сам москвич и знал «общественную» Москву давно и хорошо, но я, кроме того, был к тому времени больше трех лет в должно-
мемуарах
сти и вполне освоился с ней; политическое освещение у меня было поставлено прочно и хорошо; я знал свое дело и был хозяином в нем.
Все это генерал Климович отлично знал, но он был не тем человеком, который стал бы отстаивать меня и ломать из-за меня копья, что я, конечно, знал, и знал хорошо. Иллюзий на этот счет я не питал никаких, да и к тому же я знал, что генерал Климович, считая себя знатоком розыска, может себя успокоить тем соображением, что он сам во всем разберется.
Генерал Климович уклончиво ответил мне, что ему было бы тяжело и неприятно лишиться моего сотрудничества в работе.
Вечером того же дня генерал Климович сам пришел ко мне в мой рабочий кабинет, памятный ему по 1906 году, когда он сам сидел за моим письменным столом в качестве начальника Московского охранного отделения, и показал мне проект своего письменного ответа генералу Джунковскому.
Этот ответ был очень характерен для генерала Климовича; он писал сначала разные хвалебные мне дифирамбы, указывая, что в то тяжелое по политическим осложнениям время не следовало бы менять начальника политического розыска, что он не знает вовсе подполковника Леонтовича, а потому - так заканчивалось это письмо - если генерал Джунковский решил дать мне другое назначение, то он, генерал Климович, просит назначить на мое место известного ему жандармского подполковника Самохвалова.
Прочтя это письмо, я поблагодарил градоначальника за выраженную в письме лестную оценку моей деятельности, но сказал прямо, что этим письмом генерал Климович попросту хлопочет за подполковника Самохвалова. Тогда, как бы устыдившись, градоначальник, подумавши немного, сказал: «Ну, хорошо, я попросту не соглашусь с доводами Джунковского я не хочу вашего ухода!»
Генерал Климович прислал мне другое письмо на имя генерала Джунковского для срочной отправки его в Петербург. Я не знаю содержания этого письма, так как не позволил себе вскрыть его. Возможно, что генерал Климович полагал, что я его вскрою. Не знаю…
Во всяком случае, из этого письма ничего не вышло, как и из враждебной ко мне затеи генерала Джунковского, ибо он сам через несколько дней внезапно был уволен со своей должности, поскользнувшись на одной «апельсинной корке».
Я остался в должности но замечательно то, что начиная с этого 1915 года раза два в году на меня делались
Россия\^в мемуарах
они очень типичны для порядков в нашем Министерстве внутренних дел, неизменно оканчивались неудачей, и спихнула меня с должности только революция 1917 года.
Чтобы покончить с генералом Джунковским, я расскажу историю его «апельсинной корки», как она произошла в действительности, а не по изданной его доброжелателями легенде.
Генерал Джунковский поскользнулся на «немцах», а не, как явствует по другой версии, по поводу якобы враждебного для Распутина доклада Царю!
История была такова. Политика правительства по отношению к русским немцам и попавшим в плен немцам изменялась многократно. То она была суровой и решительной, то делались послабления. Администрации приходилось «держать нос по ветру»: или усердствовать не в меру, или, принимая во внимание «то-то и то-то», оказывать некоторые снисхождения и допускать исключения из правил.
Летом 1916 года мне как-то позвонил по телефону помощник московского градоначальника полковник В.И. Назанский, ныне благополучно проживающий в Париже, и попросил меня принять одну даму. «Очень красивая дама», - прибавил Назанский шутливо. Дело шло об ее муже, каком-то австрийском бароне, проживающем в плену, кажется, в Нижнем Новгороде; ¦красивая дама» же была француженкой. Полковник Назанский уверил меня, что переписка об этом австрийском бароне проходила по делам моего отделения. Мне пришлось согласиться, хотя я знал, что только теряю время.
Через несколько минут мне доложили, что какая-то иностранка желает меня видеть. В кабинет вошла действительно очень красивая женщина, лет двадцати-тридцати, высокого роста темная шатенка, с очень правильными чертами лица, несколько вызывающего типа красоты, и стала взволнованно на французском языке умолять меня помочь ее мужу переехать из Нижнего Новгорода в Москву. Она усиленно напирала на свою французскую национальность, на то, что мы, русские, и она, француженка, политические друзья и что я, «от которого зависит все», должен помочь ей. Я всячески уклонялся от оказания этой помощи, доказывая мое скромное служебное положение, при котором я бессилен что-либо сделать для нее, но моя просительница становилась все настойчивее и пускала в ход все чары своей красоты. Уходя из моего кабинета, она пыталась обнять меня и приблизила губы ко мне, но, видя холодную непреклонность, переменила обращение в шутку и, уходя, обещала мне «после войны» лучшую встречу! Дама была очень напористая, из типа фильмовых и роковых Мата-Хари.
мемуарах
Рассказывая потом полковнику Назанскому о посещении француженки, я узнал от него, что она так же вела себя и с ним.
Француженка уехала в Петербург хлопотать у «самого Джунковского». Через некоторое время, как я узнал из газет, в Государственной думе Пуриш-кевич произнес одну из своих пламенных речей, обвиняя представителей государственной власти в попустительстве врагам родины, и привел целый список немецких пленных (в числе которых значился и муж француженки, моей просительницы), которым без достаточных оснований сделал разные поблажки товарищ министра внутренних дел генерал Джунковский. Государь остался очень недоволен, и генерал Джунковский немедленно был отстранен от должности. Играла ли при этом какую-нибудь роль его позиция в вопросе о Распутине, я не знаю. Думаю, что не играла вовсе.