Охранники и авантюристы. Секретные сотрудники и провокаторы

Щеголев Павел Елисеевич

Руководился я главным образом желанием спасти детей от растлевающего влияния так называемых идейных течений, всюду быстро распространяющихся.

В Буэнос-Айресе… жить мне пришлось среди революционеров… в одной комнате с очень видным максималистом Правдиным.

Случилось так, что одного беглого террориста помяло в мастерской машиной, и Правдин его вез в госпиталь. При переезде на извозчике раненый передал Правдину письмо из Парижа, рассказывающее о моем разоблачении Меньшиковым, а также о соглашении нескольких русских рабочих убить меня. Правдин все это мне сообщил, но еще накануне его сообщения в окно кто-то целился в меня из ружья, и я предупредил выстрел только тем, что быстро потушил свечу и закрыл ставни.

Потом некоторое время мне пришлось скрываться, каждую ночь переменяя гостиницу. {226}

Но однажды ночью, когда я посетил Правдина, чтобы взять из чемодана чистое белье, меня чуть не убили, сделав по мне 4 или 5 выстрелов из револьвера, и я едва спасся бегством. Наконец, настоятель церкви дал мне пристанище при церкви. Он же помог мне наскоро распродать мои этюды, и таким образом я выручил рублей восемьдесят на то, чтобы уехать…

Со мной поехали в Парагвай Правдин и еще один беглый моряк… Они притворились не верящими в разоблачение и желающими тоже устроиться на земле. Правдин выхлопотал у администрации 9 гектаров земли. В лесу нам по ночам пришлось дежурить у костра, чтобы отгонять диких зверей, и караулить вещи - от индейцев. На третий или четвертый день, когда я лег после моего дежурства, они, думая, что я сплю, завели разговор о том, что надо покончить со мной и, симулировав при ком-нибудь постороннем нечаянный выстрел, убить меня. Я дождался утра и объявил, как будто проснувшись, что я от них ухожу. Это был психологический момент; они дали мне собраться, очевидно, не веря в то, что я решусь уйти без знания испанского языка и совершенно без денег. И когда я перешел поляну и скрылся от них за деревьями, они стали вдогонку мне стрелять, но не могли уже причинить мне вреда.

Около шести месяцев я блуждал по стране, пока не добрел до Асунсиона, столицы Парагвая.

Здесь не хватит места рассказывать все перипетии четырех с половиной лет, проведенных мной в Парагвае, скажу только, что я затратил нечеловеческую энергию, чтобы осуществить идею поселения на земле. Взяв у парагвайского правительства в колонии „Новая Италия“ 14 гектаров леса, я вырубил один гектарий, засадил его, выстроил хижину, и все это без копейки денег и без помощников. В продолжение целого года мне почти ни разу не удалось поесть хлеба, и питался я исключительно тем, что удавалось застрелить. Я съел более полутораста обезьян, так как их было легче всего убивать. Сломав себе ключицу на правом плече, шесть месяцев я был лишен возможности работать. Наступила революция в Парагвае, и я перебрался опять в Асунсион, где и по-{227}ступил в качестве практиканта в госпиталь для раненых бесплатным добровольцем. В госпитале я проработал в течение восьми месяцев. Хотя своей работой я заслужил уважение и дружбу докторов, но русские революционеры обнаружили мое пребывание и путем компрометирующих писем и другими путями начали меня преследовать. При закрытии госпиталя я подвергся прямому избиению со стороны низших служащих госпиталя, которые поголовно были члены анархического клуба и были направлены на меня одним русским анархистом.

Всю ночь просидел надо мной один из докторов госпиталя, и затем несколько недель я пролежал в кровати и не могу оправиться совершенно до сих пор от последствий побоев.

Жить в Южной Америке, где так много русских революционеров и где я не был ни часа от них защищен, мне не представлялось больше возможности. Кроме того, я боялся умереть там, потеряв для России двух мальчиков, которые все эти годы находились в приюте в Б.-Айресе.

Постоянно хворая и с каждым месяцем чувствуя себя все слабее, я стал думать только о том, чтобы достать нужное количество денег на переезд в Россию. Мне казалось, что мое правительство должно было устроить безбедно мое существование и возможность быть еще полезным, а также и воспитать двух мальчиков верными слугами царю и отечеству. Мне удалось написать картину, которую правительство Парагвая купило для музея. Может быть оно этим хотело меня вознаградить за бесплатный уход за ранеными в госпитале.

Таким образом, мне удалось заручиться суммой в 500 аргентинских пез. С этими деньгами я поспешил в Б.-Айрес, а оттуда, взяв из приюта детей, приехал в Петербург. Здесь нет места для перечисления всех тех фактов моей жизни, которые доказывают, что мной руководило в моей службе государю императору идейное начало, а не политическое стремление к карьере и обогащению, но думаю, что вышесказанное достаточно меня характеризует, и из всего сказанного явствует, что только крайность заставила меня обра-{228}титься за помощью к вашему высокопревосходительству… Что ожидает меня, если вы не окажете мне самой широкой поддержки. Кроме службы по борьбе с революцией я нервно изнемог за 11 лет службы в качестве учителя рисования…

Я же ни в чем не виноват. Виноват во всем начальник, которому я доверялся безусловно. А между тем, когда я начинал служить, С. В. Зубатов спрашивал меня, чего я хочу добиться - карьеры или денег, я ответил, что единственное мое желание и условие службы, чтобы сохранилась вечная тайна, и он мне это обещал и обещал от лица правительства. Когда же я усомнился, он мне доказал, что правительство должно оберегать эту тайну в своих же интересах. И вот Меньшиков, который сносился со мной от лица правительства и которому я доверял как представителю правительства, выдает меня врагам в то время, когда я нахожусь в их стране. Мне только чудом удается спастись от их мщения - и то временно.

Я знаю, что великодушное сердце русских государей никогда не допускало оставить без помощи людей, пострадавших от исполнения своего долга, и я уверен, что в. п-во, взглянув с этой точки зрения на мое положение, сделаете все возможное для того, чтобы мне и самому дожить свой век так, как прилично дворянину и принеся возможную пользу государю и отечеству, а также и воспитать двух детей верными слугами царю и отечеству.

Сергей Васильевич Праотцев С.-Петербург. 3 января 1914 г.»

Художник С. В. Праотцев вращался одно время среди нашей эмиграции в Париже. В 1909 г. он уехал в Южную Америку и вскоре после отъезда был объявлен провокатором. Он упорно отрицал свою причастность к русской охранке и, по возвращении в 1913 г. в Россию, всюду доказывал, что его «оклеветали». Где он находится теперь, мы не знаем. Последнее время он был преподавателем рисования в частном коммерческом училище в гор. Слуцке. В ответ на свое прошение он получил 550 руб. из сумм Департамента {229} полиции и дал обязательство больше не беспокоить Департамент полиции просьбами о пособии. {230}

часть вторая ИСПОВЕДИ И ПРИЗНАНИЯ РАСКРЫТЫХ СЕКРЕТНЫХ СОТРУДНИКОВ

ОХРАННАЯ ГЕРОИНЯ

Два документа

14 августа 1909 г. Центральный Комитет Партии социалистов-революционеров опубликовал следующее сообщение.

«ЦКПС.-Р. доводит до всеобщего сведения, что Зинаида Федоровна Жученко, урожденная Гернгросс, бывшая членом П. с.-р. с сентября 1905 г., уличена, как агент-провокатор, состоявшая на службе Департамента полиции с 1894 года.

Началом ее провокационной деятельности была выдача, так называемого распутинского дела (подготовка покушения на Николая II в 1895 году).

В Партии с.-р. Жученко работала, главным образом, сначала в московской организации, а потом и при областном комитете центральной области.

Последнее время проживала в Германии, но в заграничных организациях с.-р. не принимала никакого участия».

12 октября 1909 г. П. А. Столыпин представил следующий всеподданнейший доклад:

«Летом текущего года, благодаря особым обстоятельствам последнего времени, старому эмигранту-народовольцу Бурцеву удалось разоблачить и предать широкой огласке долговременную секретную службу по политическому розыску жены врача Зинаиды Федоровны Жученко, урожденной Гернгросс.

На секретную службу по Департаменту полиции Гернгросс поступила в 1893 г. и, переехав весной 1894 г. на жи-{231}тельство в Москву, стала работать при местном Охранном отделении. За этот период времени Жученко успела оказать содействие обнаружению и преданию в руки властей деятелей „московского террористического кружка“ (Распутин, Бахарев и др.), подготовлявшего злодеяние чрезвычайной важности.

Будучи привлечена к ответственности по этому делу, Гернгросс, на основании высочайшего вашего императорского величества повеления, последовавшего по всеподданнейшему министру юстиции докладу в 14-й день февраля месяца 1896 года, была, по вменении ей в наказание предварительного ареста, выслана под надзор полиции на пять лет в город Кутаис, где в 1897 г. и вступила в брак со студентом, ныне врачом Николаем Жученко, и перешла на жительство, с надлежащего разрешения, в город Юрьев, откуда с малолетним сыном своим в апреле 1898 г. скрылась за границу и занималась там воспитанием горячо любимого сына, оставаясь несколько лет совершенно в стороне от революционной деятельности, но затем, весною 1903 года, видя усиление революционного движения в своем отечестве и тяготясь своим бездействием в столь тревожное для России время, возобновила свою работу по политическому розыску и оказала правительству ряд ценных услуг по выяснению и освещению деятельности укрывавшихся за границей русских политических выходцев. Осенью 1905 года Жученко была командирована по делам политического розыска из-за границы в Москву, где во время мятежа работала при особо тяжелых условиях, с непосредственною опасностью для жизни, над уничтожением боевых революционных партий, свивших гнездо в столице.